Научное изыскательское исследование

Глава I

Так называемый «меньшевиствующий идеализм» в исследованиях историков русской философии (1951 -2001)

1.1 Исследования «меньшевиствующего идеализма» в 50-е гг.

Первые попытки научного исследования философских аспектов деятельности группы «диалектиков», обозначенные появлением первых диссертационных работ по названной тематике в фондах Российской Государственной библиотеки, приходятся на вторую половину пятидесятых годов прошлого столетия. До этого момента изучение философского наследия деборинской группы было возможно лишь при помощи немногочисленных словарных статей, как правило, написанных идейными оппонентами в духе упомянутой выше «идеологической катехизации» и перегруженных тенденциозными политическими оценками. Образцом такого подхода может служить, например, статья «Меньшевиствующий идеализм» из «Краткого философского словаря» под редакцией М. Розенталя и П. Юдина, выдержавшего к 1951 году три издания, в которой деятельность «диалектиков» характеризуется как «антимарксистское, антипартийное, идеалистическое течение, выступавшее в философии в советский период, в конце 20-х и начале 30-х годов... Меньшевиствующие идеалисты вели борьбу против линии большевистской партии в философии и воскрешали вреднейшую догму II Интернационала -отрыв теории от практики. Меньшевиствующие идеалисты отрицали ленинизм как дальнейшее творческое развитие марксизма, ленинский этап в философии марксизма, марксистско-ленинский тезис о партийности философии. Они игнорировали роль практики социалистического строительства в нашей стране в разработке теоретических вопросов, пытались подменить марксистско-ленинскую диалектику идеалистической диалектикой Гегеля (.). В борьбе против партии многие меньшевиствующие идеалисты превратились в прямых врагов народа, участников антисоветских троцкистско-бухаринских банд. Под руководством товарища Сталина партия разоблачила и разгромила меньшевиствующих идеалистов как агентуру врагов социализма на философском фронте»¹. Вряд ли стоит говорить о том, что в рамках такого подхода к деятельности «диалектиков» сама постановка вопроса о дальнейшем изучении более частных аспектов проделанной ими философской работы была не только бессмысленной, но и грозящей исследователю обвинением в симпатиях к уже давно разгромленному идейному врагу, и, следовательно, опасной потенциально. Впрочем, такого рода попытки (кроме оговоренных выше), скорее всего, не предпринимались, о чём свидетельствует полное отсутствие датированных периодом с 1930 по 1953 гг. работ по теме, в том числе и тех, которые могли быть опубликованы позднее.

Феномен «меньшевиствующего идеализма» в истории советской философии был впервые подробно рассмотрен в работах на соискание степени кандидата философских наук, выполненных в 1955 г. исследователями Э.М. Чудиновым («Разгром Коммунистической Партией Советского Союза механицизма и меньшевиствующего идеализма и его историческое значение»), Н.С. Шишкиным («Борьба Коммунистической Партии Советского Союза за философские основы марксизма-ленинизма против меньшевиствующего идеализма») и Н.И. Шендриком («Борьба Коммунистической Партии Советского Союза против механицизма и меньшевиствующего идеализма (1920 - 1932 гг.)»). Несмотря на очевидную новизну поставленной проблемы, нельзя не отметить, что в целом все три работы имели ряд общих черт, выразившихся, в первую очередь, в строгом следовании ранее заданным идеологическим установкам и стилистике при оценке деятельности школы Деборина, часто выдержанным в откровенно оскорбительном, клеветническом, неприемлемом для научного исследования ключе («...последний (Деборин. - И.К.) был давно уже известен своей борьбой против большевистской партии в области философии»², «Деборин вместе с частью буржуазной профессуры был использован (здесь и далее курсив мой. - И.К.) для преподавания философии... В.И. Ленин, соглашаясь на использование Деборина на преподавательской работе, в то же время указывал.»³, «группка философов. агентура ликвидируемых остатков городской буржуазии. идеологическое оружие в руках врагов партии для борьбы против наступающего социализма»⁴). Авторы, не стесняясь в выражениях, бездоказательно приписывают «диалектикам» чудовищные политические намерения, договариваясь иногда до абсурдных высказываний о том, что «конечной целью левых (оппортунистов - И.К.) являлась реставрация капиталистических порядков в нашей стране, и поэтому они, движимые звериной ненавистью к диктатуре пролетариата, часто объединялись в единый блок (с «правыми», по терминологии автора, т.е. «механистами» - Н.К.) для борьбы против генеральной линии нашей партии в строительстве социалистического общества»⁵. В согласии с официальной философской историографией, авторы усматривают существо «меньшевиствующего идеализма» как явления в якобы свойственном деборинской группе «бессодержательном схоластическом рационализме, заключённом в абстрактные формы и прикрытом псевдореволюционной терминологией без какой-либо действительной связи с конкретными условиями экономического развития и классовой борьбы»⁶, отрицании за диалектическим материализмом «значения самостоятельной философской науки путём сведения его к методу», принижении В.И. Ленина до уровня простого комментатора философии Г.В.Ф. Гегеля, простого ученика Г.В. Плеханова, «практика», который не смог бы без помощи последнего вести самостоятельную и сильную философскую полемику с оппонентами, недостаточном изучении ленинских работ («Ленина не изучали. Гениальные положения ленинских работ замалчивались»⁷), чрезмерной «работе над Гегелем», приведшей к «превращению изучения Гегеля в какую-то самоцель, ... единственно возможный исходный пункт для разработки теории диалектики»⁸, оторванности работы редколлегии журнала «Под знаменем марксизма» от задач строительства социализма в СССР и задач международного революционного движения (группа Деборина «занялась голым и подчас пустым теоретизированием, то и дело оступаясь в болото гегелевского идеализма, отрывая философию от политики, теорию от революционной практики» ).

Ещё одним общим местом рассматриваемых работ явилась сравнительно слабая разработка авторами источниковедческой базы. Несмотря на требования, объективно поставленные перед исследователями выбранной ими темой («меньшевиствующий идеализм»), библиографические наработки авторов демонстрируют явное предпочтение «второисточников» классиков марксизма (в основном, Ленина, Сталина и их комментаторов) первоисточникам «меньшевиствующих идеалистов». Характерной в этом отношении является библиография работы Н.И. Шендрика, в которой количество упомянутых произведений марксистских классиков почти в четыре раза превышает общее число работ «механистов» и «диалектиков», при этом работы учёных деборинской группы представлены преимущественно статьями А. М. Деборина и И.К. Луппола; несмотря на то, что в библиографии автором заявлено об изучении им ряда журналов, в том числе журналов «Под знаменем марксизма» и «Большевик» с 1922 по 1944 и с 1923 по 1932 гг. соответственно, подавляющее большинство опубликованных в них работ «меньшевиствующих идеалистов» специально не выделено, в то время как статьи их критиков (М. Митина, П. Юдина, В. Ральцевича и др.), публиковавшиеся в этих же журналах одновременно с работами «диалектиков» выделены как отдельные работы с указанием на источник¹⁰. Несмотря на это, при рассмотрении истории борьбы с «меньшевиствующим идеализмом» в СССР авторы недостаточно оценивают и, по существу, нивелируют роль группы Митина - Юдина - Ральцевича как непосредственных исполнителей разгрома деборинской школы, приписывая «заслугу» уничтожения «меньшевиствующих идеалистов» лично Сталину и «постановлениям Коммунистической партии» (упоминания о Митине и Юдине ограничиваются их характеристикой как «видных представителей философской науки в СССР»¹¹, что, очевидно, не отражает истинной позиции, занятой ими в процессе морального уничтожения деборинской группы). Об известной дидактичности авторского мышления говорят встречающиеся в работах ошибки в рассуждениях, чаще всего представляющие собой «круг в доказательстве», например, следующим образом: «Философские взгляды меньшевиствующих идеалистов представляли из себя целую систему, определённое направление в философии, подвергавшее ревизии марксистско-ленинскую революционную теорию с меньшевиствующе-идеалистических позиций. Вот почему они были охарактеризованы как меньшевиствующий идеализм»¹², - и зачастую параноидальное сопоставление характеристик, даваемых изучаемым персоналиям с рассуждениями о вредительстве в народном хозяйстве («троцкисты», «зиновьевцы», «шахтинское дело» etc.), шпионаже и работе

иностранных разведок против СССР .

Однако, несмотря на указанные выше серьёзные недостатки, исследовательским работам 50-х годов был присущ ряд достоинств, проявивших себя, в первую очередь, в новизне поставленной проблемы -критическое рассмотрение общих черт мировоззрения «меньшевиствующих идеалистов», - в то время как редкие упоминания группы Деборина в печати сталинского периода настойчиво проводили мысль, что такой проблемы более не существует (в определённой степени это было правдой - никто из идеологов группы «диалектиков», исключая самого Деборина, не дожил до 1953 года) и тема закрыта навсегда. Задача, поставленная авторами, требовала от них систематического изложения позиции «диалектиков», хотя и сводившегося в ряде мест к пересказу положений отдельных деборинских работ. Особого внимания в этом отношении заслуживает работа Э.М. Чудинова, в которой проводится тщательный философский анализ взаимоотношений ортодоксального марксизма и гегельянства в творчестве «диалектиков», в частности, деборинских трактовок соотношения философских категорий и материального бытия, стадий в ходе познавательного процесса (с точки зрения автора, в деборинской трактовке процесса познания предмет познания обособлен и отличен от мышления и противостоит ему), понимания «меньшевиствующими идеалистами» логики и содержания историко-философского процесса (развитие философии суть самодовлеющий процесс, не зависящий от развития общества и общественных классов)¹⁴. Авторы работ пытаются самостоятельно дать определение «меньшевиствующего идеализма» как целостного историко-философского явления (эти попытки не увенчались успехом, находясь целиком и полностью под влиянием общепринятых идеологических установок и не пошли дальше дидактических определений («наиболее тонко завуалированное марксистской фразеологией философское ревизионистское направление, приспособившееся к условиям диктатуры пролетариата»¹⁵), подобных тем, что навешивались «диалектикам» их оппонентами в середине 30-х годов). Стоит заметить, что ряд сформулированных авторами в ходе написания диссертации вопросов (таких, как отношение группы Деборина к творчеству русских классиков марксизма (Плеханов, Ленин), взгляды «диалектиков» на современные им проблемы естествознания etc.) решён стереотипно в русле официальной точки зрения, сформированной, в первую очередь, работами митинско-юдинской группы; теоретико-философское содержание рассматриваемых работ в целом значительно уступает их историографическому содержанию.

Конец пятидесятых годов был отмечен ростом интереса западных учёных к исследованиям в области марксистско-ленинской философии и советской идеологической доктрины (очевидно, что такая необходимость

диктовалось как имманентными требованиями развития советологии как области научного знания, так и актуальными политическими задачами, вставшими перед Западом одновременно с провозглашением им «холодной войны» и начала глобального противостояния двух мировых систем). В частности, одной из первых удачных попыток историко-философского рассмотрения генезиса советской философской науки стала работа профессора политологии Мичиганского университета Альфреда Мейера (Meyer) «Ленинизм»¹⁶, содержавшая в себе популярное критическое изложение основоположений марксизма-ленинизма и экскурс в историю советской философии, обозначившая собой появление темы «философских дискуссий 20-х - 30-х годов в СССР» в проблемном поле западных исследователей, и, как следствие, обоснование возможностей её разработки, которое принесло непосредственные результаты уже в начале шестидесятых годов (о других работах западных исследователей по теме будет более подробно сказано ниже в соответствии с принятым в настоящей главе хронологическим принципом изложения материала). Однако, несмотря на заявленную автором критическую позицию по отношению к теоретическому содержанию марксизма-ленинизма («Soviet scholasticism)), по определению Т. Блэкли), работа Мейера явилась до определённой степени повторением и иллюстрацией критикуемых в ней методологических принципов построения советской философской парадигмы: стремление к популярности изложения вылилось в схематизацию и упрощение идей, лежащих, с точки зрения автора, в основе марксистско-ленинской философии, тем самым исподволь способствуя её дальнейшей «догматизации», что следует отметить в качестве одного из наиболее типических недостатков множества работ западных исследователей, посвящённых указанной тематике, выходивших как в конце пятидесятых, так и позднее, до середины восьмидесятых годов включительно.

Ко многим исследованиям 50-х годов вряд ли возможно применить «чисто-философские» критерии оценки; как было показано выше, их теоретическое содержание практически всегда выполняло подчинённые по отношении к идеологии функции, что искажало и в значительной степени сводило на нет их научную ценность в свете современных представлений о развитии философии в СССР. Однако множество так или иначе затронутых в рассмотренных нами работах вопросов впоследствии составили собой тот необходимый уровень знания о проблеме, с которого начался более тщательный и детальный анализ деятельности школы «диалектиков» и философских дискуссий начала 30-х годов.

1.2 Исследования деятельности деборинской группы в 60-е гг.

XX съезд КПСС стал своеобразной «точкой бифуркации» в новейшей истории России, главным итогом которого для общественной жизни страны стало осознание неизбежности смены сложившейся за двадцать с лишним лет сталинского правления системы координат, переоценки ценностей, во многом болезненной, но тем более необходимой. Речь не шла о коренной ломке идеологических приоритетов, в том смысле, в котором мы можем говорить о сравнительной цельности и последовательности официальной советской идеологии или внешнеполитической доктрины за время, прошедшее с начала шестидесятых годов до распада СССР; для советской философии продолжался, по терминологии Т. Куна, период «нормальной науки», однако становилось всё более очевидным, что сдвиги, произошедшие в сфере государственной политики, повлекут за собой перемены во всех сферах общественного сознания, неразрывно связанных (если не сказать - насильственно привязанных) с политической жизнью страны в рамках советской модели общества, и количество проблем, неразрешимых в рамках существующей парадигмы будет

неуклонно возрастать .

Тем не менее, первые публикации шестидесятых годов были далеки от какого бы то ни было «объективизма» в оценках деятельности «диалектиков». Исследователи продолжали работу в русле стереотипных оценок образца пятидесятых, хотя и со значительно более продуманными аргументами и в менее агрессивном стиле (закономерно, что к 1960 году из публикаций, так или иначе затрагивающих настоящую проблему, исчезают рассуждения о «вредительском» и «вражеском» характере деятельности деборинцев). Например, в монографии Б.А. Чагина «Ленинский этап в развитии марксистской философии» школе Деборина даётся следующая характеристика:

«Меньшевиствующий идеализм являлся. формой ревизии марксистско-ленинской философии. Его сторонники (? - Н.К.) (А. Деборин, Г. Тымянский) искажали и фальсифицировали диалектический материализм. Для них прежде всего был характерен отрыв философии от практики, политики. Эта тенденция отражала одну из характерных черт II Интернационала. Стремление представить философию в качестве системы чистого знания, а исторический материализм в качестве абстрактной социологии означало в сущности отрицание меньшевиствующими идеалистами партийности в философии.

Меньшевиствующие идеалисты упорно, в скрытой, а иногда и в открытой форме отрицали ленинский этап в развитии марксистской философии. Ленину они стремились всячески противопоставить Плеханова. Их основной тезис заключался в утверждении, что теоретиком марксизма являлся Плеханов, а Ленин, будучи в теории учеником Плеханова, выступил в качестве практика марксизма. В борьбе против ленинского этапа в развитии марксистской философии они, с одной стороны, пытались использовать ошибки Плеханова, а с дугой стороны, ревизовать его правильные мысли.

Орудием ревизии меньшевиствующего идеализма стал гегелевский идеализм. Диалектический материализм они рассматривали как синтез материализма Фейербаха и диалектики Гегеля. Между марксистской диалектикой и гегельянской идеалистической диалектикой они не проводили существенного различия в структуре, считая в общем гегелевское построение логики правильным, поэтому при рассмотрении её законов и категорий диалектики он ревизовали марксистское решение вопросов (.. .).»¹⁸.

Цитированное выше является, по существу, ни чем иным, как развёрнутым и иногда практически дословным повторением тезисов, приводившихся нами в п. 1.1. Правда, обращает на себя внимание также и изменение контекста упоминания «меньшевиствующего идеализма»: критическая оценка деятельности сторонников Деборина, сопряжённая с рассуждениями об объективистской буржуазной форме партийности в философии, которой свойственны «абстрактность, туманность авторских положений, софистика, выраженная, в частности, в стремлении подняться «над» материализмом и идеализмом (позитивизм)»¹⁹, помещена в раздел работы под названием «Разработка проблемы партийности философии», отмечая тем самым роль «диалектиков» (с точки зрения автора, негативную) в формировании одной из коренных проблем диалектического материализма.

Одним из первых примеров конструктивной критики собственно философских взглядов деборинской группы с позиций марксизма-ленинизма явились исследовательские работы Л.Н. Суворова («Борьба марксистско-ленинской философии в СССР против буржуазной идеологии и ревизионизма в переходный период от капитализма к социализму» (1961), «К оценке ленинского этапа философии марксизма в советской философской литературе 20-х - начала 30-х гг.» (1968), «Роль философских дискуссий 20-х - 30-х гг. в борьбе за ленинизм против механицизма, формалистических и идеалистических ошибок в философии» (1969)). В работах Л.Н. Суворова впервые приведено обстоятельное и свободное от свойственных предшествующим авторам эмоциональных выпадов критическое рассмотрение философских позиций «диалектиков» по вопросам онтологии, теории познания, истории зарубежной философии и истории философии в СССР, что предусматривало изложение воззрений «диалектиков» в виде целостной философской системы, наиболее последовательно имевшее место в §2 «Разоблачение партией меньшевиствующего идеализма» главы IV «Борьба марксистско-ленинской философии против философского ревизионизма в период индустриализации страны и коллективизации сельского хозяйства (1926 - 1936 гг.)» монографии 1961 года.

В качестве основных теоретических источников, сформировавших философское мировоззрение «диалектиков», автор упоминает работы И. Канта, Г.В.Ф. Гегеля, Л. Фейербаха, Г.В. Плеханова, Дьерда Лукача, уделяя особое место рассмотрению взглядов последнего (отрицание связи идеологии с экономикой и политикой, общественной роли идеологии, понимание последней в качестве самостоятельной сущности, явлений, присущих всецело мышлению вне зависимости от реального процесса развития мира, трактовка диалектики как теории сознания и декларация ограниченной применимости её законов к анализу природы и общества (законы диалектики суть законы познания), примат познающего субъекта-личности). В понимании автора материалистическая диалектика для Деборина и его последователей «исторически и логически непосредственно примыкает к гегелевской (диалектике. - И.К.) и является её непосредственным продолжением и развитием»²⁰. В диалектике Гегеля деборинцы были склонны усматривать «стихийно-материалистические» черты, неправомерно разрывая метод и систему Гегеля, что явилось основанием «диалектической» программы дополнения марксизма гегельянством. Значительное место в работе уделяется рассмотрению деборинских трактовок: диалектики как «всеобщей методологии» (диалектика проникает собой частные науки, является «алгеброй наук», вносит эмпирическую связь в их конкретное содержание); материи как бесконечной конкретной совокупности отношений и связей-опосредствований; гносеологических категорий (последние в одинаковой степени присущи как бытию, так и мышлению, объективная реальность состоит из категорий, лежащих в основе познания); развития (развитие мира тождественно развитию познания).

В работе Л.Н. Суворова проводится критика теоретико-философских воззрений А. М. Деборина (деборинское определение диалектики противопоставляет диалектику как всеобщий метод теории познания; материя «идеалистически подменяется» связями, понятиями etc.; сближение гносеологических позиций «диалектиков» с кантианским априоризмом на основании онтологизации познания, ставящего объективный мир в зависимость от познания субъекта). При этом деборинское понимание диалектического материализма как синтеза диалектики Гегеля и материализма Фейербаха представляется автором как ошибочное на основании «смазывания» такого рода сведением проблемы «революционного переворота в философии», связанного с возникновением марксизма, не учитывающим влияние конкретно-исторической обстановки, политики и экономики на развитие теоретической мысли и приоритет Маркса в открытии материалистического понимания истории. С точки зрения Суворова, деборинцы намеренно «причёсывали» Фейербаха под исторического материалиста, говоря о том, что последний хорошо понимал, что людей окружает не только одна природа, но и общество, имеющее собственную науку и историю развития, что противоречит тезисам Маркса о Фейербахе.

Обвинения «диалектиков» автором в недооценке роли Ленина в развитии философии марксизма, отрыве теории от практики, аполитичности, умалчивании о специфичном для марксистско-ленинской философии принципе признания партийности философии, объективизме, европоцентризме в концепции истории философии практически совпадают с аналогичными тезисами рассмотренных выше работ. Несмотря на это, исследования Л. Н. Суворова, в целом далёкие от апологетики «меньшевиствующего идеализма», содержат в себе первые в советской философской историографии попытки немыслимой ранее частичной реабилитации деятельности группы Деборина:

«А. М. Деборин и его сотрудники по журналу «Под знаменем марксизма» и философским научным учреждениям привлекли внимание советской общественности к марксистской философии, провели значительную исследовательскую и пропагандистскую работу в этом отношении. Но эта работа сопровождалась серьёзными формалистическими, а порой и идеалистическими ошибками., что и послужило в конце 20-х - начале 30-х гг. причиной серьёзной и справедливой критики в адрес А. М. Деборина и его последователей. Начавшийся с середины 30-х гг. перенос этой критики на почву политических обвинений и ярлыков был связан с субъективными мнениями Сталина и не являлся обоснованным²¹. в оценке и разработке ленинского этапа философии марксизма возникли трудности, связанные с культом личности

Сталина» .

Во второй половине 60-х годов начался процесс дальнейшего расширения круга вопросов, так или иначе связанных с историей существования и научным творчеством деборинской группы, связанный с появлением работ по теме в философской периодике. Среди первых журнальных публикаций такого рода следует отметить работу исследователя А.В. Щеглова «Философские дискуссии в СССР в 20-х и начале 30-х годов» (текст публикации представляет собой выступление автора на симпозиуме «Актуальные вопросы истории философии и ленинского этапа её развития»), появившуюся в 1967 году на страницах журнала «Философские науки» и в значительной мере посвящённой содержательному анализу существа оценок, дававшихся ранее историками философии как «механистам», так и школе Деборина. По сравнению с множеством рассмотренных выше публикаций, авторская точка зрения на события 20-х - 30-х гг., нашедшая своё отражение в настоящей статье, претерпела значительные изменения, что, в первую очередь, реализовалось в постановке вопроса о правомерности ранее сложившихся оценок «диалектиков» как «меньшевиствующих идеалистов» («. существовало ли вообще такое течение, не были ли раздуты отдельные, частные ошибки до масштаба уклона в философии? Такое сомнение подкрепляется также той односторонне отрицательной оценкой, которая порой давалась школе Деборина в 30 - 40-х годах, когда огульно отрицалось всё положительное, достигнутое А. М. Дебориным и его ближайшими сотрудниками в пропаганде марксистской философии. Историческая справедливость требует, чтобы данное философское течение получило свою объективную оценку (.).»²³). С точки зрения исследователя, несмотря на недостатки, допущенные деборинцами в теоретической и практической деятельности²⁴, ими была проведена важная и плодотворная работа по разработке философских проблем естествознания, критике буржуазной философии, исследованию истории материалистической философии (особо отмечены цикл работ И.К. Луппола и А.М. Деборина о французских материалистах и истории диалектики соответственно, работы «диалектиков», посвящённые Джордано Бруно, Б. Спинозе, Дж. Толанду). Обращает на себя внимание тот факт, что, говоря о заблуждениях «диалектиков», автор практически повторяет положения, имевшие место в предшествующих работах, в целом сводя «ошибки» деборинцев к трём основным: непониманию роли В. И. Ленина в развитии марксистской философии, сближению и отождествлению диалектики Маркса с диалектикой Гегеля и недооценке партийности философии, подменяемой изучением «тонкостей гегелевской философии и разных логических конструкций»²⁵. Согласно мнению А.В. Щеглова, дискуссии 1929 - 1931 гг., несмотря на существенные перегибы («под горячую руку смешивалась борьба против враждебных идеологических воззрений с борьбой против отдельных спорных и

ошибочных мнений в советской науке............... ряд философских ошибок

приписывался Деборину и его последователям недостаточно обоснованно, на основании отдельных, иногда взятых вне контекста фраз. допускалось упрощенчество, не всегда статьи и выступления некоторых молодых товарищей находились на должном философском уровне»²⁶) в целом имели положительное значение и позитивную динамику, ценную для дальнейшего развития философии в СССР, так как с начала 30-х годов в философской периодике стали преобладать имена «молодых, быстро созревших в процессе борьбы коммунистов» (автор упоминает о ведущей роли М. Митина, П. Юдина, В. Ральцевича, Ф. Константинова, М. Каммари etc. в деле критики «ошибочной линии «философского руководства»»), разрушивших своеобразную монополию времён «философского руководства» деборинской группы, допускавшей к научной деятельности лишь «сравнительно узкий круг «избранных»»²⁷, что получило своё отражение в демократическом характере дискуссии, не носившей ограничений для высказываний оппонентов, свойственных дискуссиям последующих лет.

Безусловно, ряд положений, высказанных А. В. Щегловым представляются спорными с позиций современного исследователя истории

философии в СССР. Несмотря на совершенно верную и последовательную оценку роли митинско-юдинской группировки, в целом несвойственную ранним работам, как это было показано выше, автор впал в противоположную крайность, практически не упоминая об организующей и направляющей деятельности партийного руководства и говоря о Сталине только в связи с происхождением термина «меньшевиствующий идеализм». Во-вторых, смена «философского руководства» деборинской группы повлекла за собой формирование аппарата аналогичного свойства, в котором вакантные места «диалектиков» были заняты их недавними противниками из числа «молодых и быстро созревших» любителей написания политических доносов на своих недавних преподавателей (это, в частности, можно проследить на примере смены состава редколлегии журнала «Под знаменем марксизма» в начале 30-х годов), что могло только ухудшить и без того нездоровые условия существования философской мысли в СССР («руководство» философией приняли на себя люди, находящиеся под непосредственным влиянием политической верхушки). В контексте сказанного непонятны основания, на которых автором делается вывод о «подлинно демократическом характере» дискуссии, как известно, закончившейся репрессиями не только для «диалектиков», но и для части митинско-юдинской группы (например, был расстрелян сотрудник М. Митина В. Ральцевич), что идёт вразрез с последующим заявлением автора о том, что группа Деборина была подвергнута необоснованным репрессиям и впоследствии политически реабилитирована²⁸. Тем не менее, несмотря на значительную спорность авторской интерпретации событий начала 30-х годов, в работе содержится, по существу, совершенно правильная оценка определения, данного И. В. Сталиным философским воззрениям «диалектиков» («меньшевиствующий идеализм»), как излишне категоричного, имеющего скорее политический, нежели философский, смысл, связанный с политическим прошлым ряда деборинцев («Деборин и его последователи в целом были сторонниками марксизма, философского материализма, и когда характеризуются их философские взгляды, речь может идти об уклоне к гегелевскому идеализму»²⁹), демонстрирующая собой, что подходы к изучению истории советской философии начали необратимо меняться.

В зарубежной литературе 60-х годов, посвящённой дискуссиям 20-х - 30-х гг. в целом преобладал интерес к вопросам взаимоотношений марксизма и естествознания (концепциям «равновесия» у «механистов», деборинской трактовке диалектического материализма как универсального метода для частных наук etc.), что нашло своё отражение в ряде работ, наиболее показательной из которых является монография американского историка Дэвида Джоравского (Joravsky) «Soviet Marxism and Natural Science (1917 -1932)», ставшая одной из немногих полноценных западных исследований взаимосвязи марксистской идеологии с естественными науками в СССР. В качестве несомненных достоинств работы следует указать на значительное место, уделённое историческим комментариям и справочному аппарату, изложению основополагающих принципов советского марксизма (в частности, ленинскому принципу партийности в философии), вопросам отношения марксистской идеологии и культурной революции, что в должной степени упростило восприятие книги, в целом ориентированной на сравнительно широкую читательскую аудиторию; много внимания по сравнению с советскими публикациями этого же периода уделяется биографическим данным персоналий. Автор работы склонен выводить значимость деборинской группы из харизматических свойств личности А. М. Деборина³⁰, им даётся высокая оценка научной и педагогической работы «диалектиков», в том числе учебным планам по философии, составленным учёными группы Деборина для преподавания в Институте Красной профессуры. В отличие от советских исследователей 60-х годов, автор привязывает начало идеологического прессинга по отношению к общественным наукам в СССР к концу 1929 года, считая формальным поводом выступление И.В. Сталина на конференции аграрников-марксистов (эта точка зрения, как наиболее обоснованная, впоследствии стала господствующей в работах современных исследователей, в отличие от приводившихся выше высказываний Л.Н. Суворова и А.В Щеглова, считавших точкой отсчёта такового середину тридцатых годов), выступая с критикой в адрес деборинских оппонентов, обращая внимание, в первую очередь на их низкую профессиональную подготовленность и идеологическую ангажированность³¹. В этом смысле далеко не риторическим выглядит поставленный Джоравским вопрос: на каком основании идеологи митинско-юдинской группировки, и, в первую очередь, сам Митин, могли надеяться на какое бы то ни было дальнейшее развитие фундаментальных философских исследований, коль скоро уничтожению подверглось большинство «интеллектуально автономных» философов? Что же касается уцелевших, то, по замечанию автора, «...disarmed before the Central Committee and executing its instructions, how could they search for philosophical truth?»³². Авторская оценка ситуации, сложившейся в советской философии после 1931 года в целом примыкает к рассмотренной нами выше дисконтинуистской трактовке событий, что нашло своё выражение в утверждениях о том, что деятельность советских философов этого периода носила преимущественно истолковательный и компиляторный характер, отрицая тем самым возможность существования в СССР свободного философского дискурса³³.

В целом, работам 60-х годов по указанной тематике свойственен ряд существенных отличий от аналогичных работ 50-х, что, в первую очередь, можно связать с изменением политической и культурной обстановки в стране, разоблачением сталинского культа и связанных с этим преступлений и злоупотреблений, в том числе и в сфере науки. Показательным для ситуации, в частности, можно считать выход в свет в 1965 г. первой книги шестого тома фундаментальной «Истории философии» под редакцией М.Т. Иовчука, М.Б. Митина, Б.М. Кедрова и др., посвящённой истории философии в СССР, оценка деятельности деборинской группы в которой существенно отличается по своему содержанию и настрою от аналогичных оценок, дававшихся «диалектикам» митинско-юдинской группировкой в течение предыдущей четверти века. Содержащаяся в работе критика предмета и метода исследований «диалектиков» (в написании глав 3 и 4 первой книги шестого тома, содержащих критику взглядов группы Деборина, в частности, принимали участие М.Т. Иовчук, Л.А. Коган, П.В. Копнин, В.Ж. Келле, А.С. Фриш, Ю.А. Красин и др.) носит значительно более конструктивный характер; акцентируется значимость исследований А. М. Деборина и его научной группы для развития диалектического метода, изучения материалистических и диалектических традиций в истории философии. По существу, впервые со страниц авторитетного издания говорится о том, что деборинцы «не отрицали, что Ленин был великим революционером-марксистом, говорили о нём, как о воинствующем материалисте-диалектике», хотя и «не понимали значения ленинского этапа как новой, высшей ступени в развитии диалектического и исторического материализма»³⁴, признаётся, что «в философской полемике 20-х - начала 30-х годов допускались перегибы. не было. оснований считать философские взгляды Деборина и его учеников политической методологией троцкизма, законченной антимарксистской концепцией. в условиях культа личности, Деборин и ряд других товарищей, допускавших ошибки в философии, несправедливо были по существу отстранены от активной философской деятельности, а некоторые советские философы подверглись необоснованным репрессиям, что нанесло ущерб философской науке»³⁵,

«развитие (философии - И.К.) с середины 30-х гг. до начала 50-х гг. всё сильнее

тормозилось культом личности» . Данные авторами оценки в значительной мере перечеркнули множество выводов научных работ предыдущих десятилетий, в том числе и рассмотренных нами выше в п. 1.1 настоящей главы, обозначив тем самым пределы объективности в деле оценки деборинской школы людьми, принимавшими непосредственное участие в её планомерном уничтожении. Новые исследования по теме всё чаще будут связываться с деятельностью следующего поколения историков философии.

1.3 Исследования 70-х гг. Анализ работ, так или иначе связанных с деятельностью группы «диалектиков», выполненных в семидесятые годы, позволяет сделать выводы об относительном смещении и дифференциации исследовательских интересов в настоящей области. Предельно широкие формулировки тем 50-х и 60-х гг. начали сужаться, одновременно с этим обозначив начало разработки поставленных проблем «вглубь». Работы 50-х годов, выполнявшие в большинстве своём нефилософские функции, утвердили «меньшевиствующий идеализм» в качестве предмета академического исследования. Работы 60-х привнесли объективность в постановку проблемы, с достаточной тщательностью обозначив круг вопросов, поставленных «диалектиками», выработав новые оценочные критерии, а также de facto политически реабилитировав членов деборинской группы (процесс научной реабилитации деборинцев затянулся до середины 90-х гг. и по некоторым вопросам не завершён до сих пор). Исследователи 70-х обратились к частным вопросам истории существования и научного творчества «диалектиков», сконцентрировав внимание в основном на социологических и историко-философских аспектах деятельности группы.

Одной из основных причин, спровоцировавших полемику в философских кругах в начале 30-х гг. явилась постановка ряда вопросов, связанных с разработкой и популяризацией наследия классиков русского марксизма (в частности, работ Г.В. Плеханова), что повлекло за собой необходимость сравнительной оценки значимости научной деятельности последних для русской философской традиции в целом. «Молодые философы», в частности, обвиняли «диалектиков» в переоценке роли Г. В. Плеханова, прежде всего, на основании работы А. М. Деборина 1924 года «Ленин как мыслитель», в которой автор имел неосторожность заметить, что «Плеханов, прежде всего, теоретик, Ленин же, прежде всего, практик, политик, вождь» и высказаться о том, что «Ленин в философии, конечно, является учеником Плеханова, о чём он сам неоднократно заявлял» (далее у Деборина говорится о том, что «. то «обстоятельство», что он (Ленин. - И.К.), как и все мы, учился у Плеханова, не мешало Ленину самостоятельно подходить к целому ряду вопросов и в некоторых существенных пунктах «исправить» Плеханова»³⁷ - это продолжение, однако, деятели митинско-юдинской группы по вполне понятным причинам предпочитали не замечать, опуская его при цитировании или цитируя произвольно³⁸). При этом собственные оценки творчества Плеханова, данные группой Митина-Юдина содержали в себе ряд спорных моментов. Плеханову ошибочно приписывались «упрощенческие» взгляды на марксизм как на синтез гегелевской диалектики и фейербахианского материализма, имели место высказывания о том, что теоретической деятельности последнего якобы был присущ догматизм, отрыв теории от практики, свойственный партиям II Интернационала, недооценка субъективного фактора революции и революционной теории, митинско-юдинской группой проводилось сомнительное с историко-философской точки зрения различение между «марксистскими» трудами Плеханова, написанными до 1903 г. и «меньшевистскими» работами, написанными после 1903 г. (при этом у критиков получалось, что вся творческая эволюция Плеханова шла по линии «усиления элементов меньшевизма»). Существовала тенденция в должной мере переносить указанные «особенности», усмотренные критиками в работах Плеханова на творчество самих «диалектиков» в той мере, в которой последние являлись учениками Плеханова (факт «ученичества» открыто признавался «диалектиками», и, в частности, самим Дебориным, во множестве работ), тем самым подменяя философский контекст полемики и заставляя оппонентов оправдываться в собственной политической благонадёжности.

Развёрнутая критика истолкований работ Г. В. Плеханова, данных в ходе рассматриваемой нами научной дискуссии стала предметом исследований в начале 70-х годов. Примером такого подхода может служить курс лекций по истории марксистско-ленинской философии под редакцией А.Д. Косичева, вышедший в свет в 1972 году. В главе «Роль Г. В. Плеханова в истории марксистской философии» были подвергнуты пересмотру наиболее ошибочные истолкования его марксистских трудов, подобные тем, о которых говорилось выше. Авторы замечают, что Плеханов неоднократно высказывался о появлении материалистической философии Маркса как о выдающемся событии в истории человеческой мысли, «самой великой революции», о глубоком различии, лежащем между диалектикой Гегеля и диалектикой Маркса, не считая при этом марксизм всецело результатом критической переработки достижений предшествующей философии. Подвергая критике положения, высказанные в сочинениях Плеханова, написанных им в «меньшевистский» период (в частности, отрицание возможности и закономерности социалистической революции в России), авторы считают недопустимым переносить критикуемые положения на «революционно-марксистскую» деятельность Плеханова с 1883 по 1903 гг. и, подобно предшествующим исследователям, утверждать, что и в этот период своей деятельности Плеханов «отрывал теорию от практики, твердил устаревшие истины, был догматиком в философии» etc., тем самым в значительной степени разоблачая научную несостоятельность обвинений «диалектиков» в наследовании множества негативных черт философского творчества Г. В. Плеханова, большей частью продиктованных политическими предпочтениями критиков.

Исследования новейшей истории философии в СССР занимали значительное место в сфере внимания историков отечественной философии 70-х годов, что было продиктовано, в основном, научной новизной и сравнительно малой степенью разработанности поставленной проблемы. Разработке темы способствовала сложившаяся к началу 70-х годов в советской философской науке ситуация научного плюрализма, закрепившая право исследователя на собственную точку зрения, что в известной степени стимулировало исследовательский процесс. Так, анализу философской эволюции основоположников марксизма была посвящена работа А.Т. Павлова «Исследование советскими учёными процесса становления марксистской философии» (1977), предлагавшая альтернативный подход к рассматриваемой теме. Отмечая значительную роль, сыгранную философами, составлявшими костяк «деборинской группы» (А.М. Деборин, И.К. Луппол, Н.А. Карев, Г.К. Баммель и др.) в деле анализа духовного развития и установления единства теоретико-философских позиций К. Маркса и Ф. Энгельса, автор констатирует, что в понимании сущности марксизма историками философии 20-х годов имелись существенные недостатки. В частности, «новым в марксизме считалось только материалистическое понимание истории, т.е. распространение материализма на область общественных явлений. Что же касается гносеологической проблематики, то в этой области марксизм, по мнению тогдашних историков не вышел за пределы фейербаховского материализма. Заслуга Маркса усматривалась лишь в материалистической переработке гегелевской диалектики и соединении её с гносеологией Фейербаха (.). Процесс становления диалектического материализма трактовался подчас как постепенный переход Маркса и Энгельса с позиций гегельянства на позиции фейербахианства, как результат соединения гегелевской диалектики с фейербаховским материализмом»³⁹. Представляя в целом противоположную рассмотренной выше позицию, автор подкрепляет свою точку зрения цитированием работ А.М. Деборина, в которых проводится мысль о том, что «материалистические взгляды Маркса и Энгельса развивались в том самом направлении, которое указывалось внутренней логикой Фейербаха», и что «марксизм является продолжением фейербахианизма» (работа А. М. Деборина «Людвиг Фейербах. Личность и мировоззрение» 1923 года). С точки зрения исследователя, Г.В. Плеханов «всегда настойчиво подчёркивал близость философских воззрений основоположников марксизма и Фейербаха»⁴⁰, считая, что Маркс и Энгельс пошли дальше Фейербаха только в понимании человеческой истории и переоценивая зрелость философских воззрений последнего, ошибочно отождествляя критику им гегелевского идеализма с материалистической переработкой его диалектики. С точки зрения автора, неправильность занимавшейся Плехановым и его учениками теоретических позиций была особенно ярко показана в исследованиях советских марксистов 40-х - 60-х гг. XX века, выполненных на основании тщательного изучения ранних произведений основоположников марксизма. Отмечается, что хотя «...в «Экономическо-философских рукописях 1844 года» Маркс, ещё не освободившись от влияния гегелевского идеализма и фейербаховского антропологизма, в гегелевской и в особенности фейербаховской терминологии излагает принципиально новое содержание своего учения», «решающим в процессе формирования философии марксизма был не чисто логический процесс анализа понятий, не логическая переработка предшествующих философских идей,... а воздействие на этот процесс революционной практики»⁴¹. Работы 50-х - 60-х годов показали, что в основе создания как диалектического, так и исторического материализма лежало философское решение проблемы практики с классовой точки зрения на основе изучения в первую очередь социальной действительности, что, конечно же, нельзя найти ни в сочинениях Гегеля, ни в сочинениях Фейербаха, так что идея о понимании марксизма как простого механического сочетания диалектики Гегеля и материализма Фейербаха представляется в этом отношении не вполне адекватной. Автор также считает, что в этом отношении процесс в советском философском сообществе, кульминацией которого явилось постановление ЦК ВКП(б) о журнале «Под знаменем марксизма» от 25 января 1931 года, имел в

целом положительное значение, поставив «как основную задачу разработку

ленинского этапа в развитии марксизма как качественно новой его ступени» .

Анализ социологических аспектов научной деятельности деборинской группы стал второй центральной темой работ историков отечественной философии, занимавшихся исследованиями в области истории философии СССР 20-х - 30-х годов. К наиболее значимым исследованиям 70-х годов следует отнести работы Б.А. Чагина и В.И. Клушина, в первую очередь, «Борьба за исторический материализм в СССР в 20-е годы», ставшую основой для переработанного и расширенного исследования «Исторический материализм в СССР в переходный период (1917 - 1936 гг.)», увидевшего свет в 1986 году⁴³. Оценивая деятельность «диалектиков», авторы обращают внимание на такие, ранее не исследовавшиеся аспекты их деятельности, как, например, критику фрейдистских социологических теорий, «фрейдо-марксизма» (учёные деборинской группы, в лице А.М. Деборина, Н.А. Карева, Г. Баммеля выступали против постулирования фрейдизмом существования изначальной и внеисторической сущности человека, сведения всех социологических феноменов к индивидуальным биологическим влечениям и факторам, признания доминирующей роли бессознательного и акцентировании внимания на внутрипсихической мотивации деятельности людей, противостоящей детерминации извне, возможности существования вечных, неизменных и бессознательных законов общества, против тенденции слияния марксистской социологии с теориями фрейдистского толка, оценивавшимися как «инфантильно-сексуальное понимание истории и культуры» , имевшей место в работах некоторых социологов того времени). Исследователями проводится рассмотрение социально-психологических взглядов А.М. Деборина, видевшего в марксизме единственную методологическую базу для научного обоснования социальной психологии⁴⁵. Говоря о месте и роли теоретических дискуссий в разработке исторического материализма в СССР в переходный период (глава IV цит. изд.), авторы обращают внимание на свойственную «диалектикам» особенность понимания исторического материализма как только метода объяснения социальных явлений (методологии истории, политической экономии, наук о праве и государстве, по определению И.К. Луппола), не имеющего мировоззренческих и теоретических функций, что, с авторской точки зрения, было существенным недостатком социальной теории «деборинцев». Отмечая значение критики «диалектиками» механистических концепций (в частности, механистической трактовки производительных сил и производственных отношений ) для процесса становления советской марксистско-ленинской социологии, авторы подвергли критике свойственное некоторым учёным деборинской группы «гегельянизирование» марксистского учения о способах производства, производительных силах и производственных отношениях, сведение трактовки этих и других категорий исторического материализма к логическому анализу понятий, «оторванных от реального производства и его форм»⁴⁷. Критике подверглись взгляды Г. Тымянского и Н. Карева, с точки зрения авторов, в той или иной форме отрицавших в своих работах по историческому материализму существование общих закономерностей в истории, видевших в таковых лишь абстрактные общие схемы в противовес реально существующим специфическим закономерностям реально существующих или существовавших общественно-экономических формаций⁴⁸.

Вопрос о деборинской трактовке принципа партийности философии применительно к теме работы был поставлен и разрешён авторами в значительной степени консервативно. Были повторены неоднократно звучавшие обвинения «диалектиков» в абстрактности формулировок («. представители деборинской группы проблему партийности философии, ставшую предметом широко развернувшейся дискуссии, трактовали крайне абстрактно, видели её только в том, чтобы давать «наиболее общие методологические установки», находить «методологические ключи», чтобы «вскрывать общее направление социального движения». советские обществоведы тех лет дали решительный отпор Кареву, Стэну и другим деборинцам, которые стремились представить такое специфическое и фальсифицированное понимание партийности, как «конъюнктурный марксизм»» ), «псевдоакадемизме, тяжеловесном и туманном языке, излишке специальных терминов, претензиях на их (терминов - ? И.К.) излишнюю замысловатость, безосновательной заумности, сказывающейся на стиле и внешней стороне произведений» (Ф. Константинов и М. Каммари), «манипуляции архивными бумагами» в стороне от развёртывания действительной борьбы (выражение П. Юдина). Принимая в решении вопроса в целом сторону деборинских оппонентов, авторы, отмечая, что «В ходе дискуссии. встал вопрос о соотношении философии и политики. В пылу полемики некоторые участники дискуссии стали. безосновательно рассматривать формалистический уклон деборинцев как теоретическое

проявление троцкизма» , приходили к заключению о неправильности политических взглядов деборинцев, утверждая, что «связь между политическими и философскими ошибками хотя не является непосредственной,. но всё же существует объективно»⁵¹.

К сожалению, подобного рода высказывания не были исключением для работ рассмотренного периода. В ряде работ конца семидесятых по теме намечалась отчётливая тенденция к возвращению на позиции, оставленные отечественными историками философии в начале шестидесятых. Примером такого подхода может служить монография В.Н. Колоскова «Очерк истории марксистско-ленинской философии в СССР (30-е годы)» (1978), многие положения которой практически заимствованы из ряда рассмотренных нами выше работ середины 50-х - начала 60-х годов. Оценки, содержавшиеся в главе, посвящённой анализу философских дискуссий конца 20-х - начала 30-х годов и их значения для идейной борьбы партии за философское наследие В.И. Ленина, приписывают Деборину, в частности, схоластическое и формалистическое извращение марксистской диалектики⁵², стремление к её слиянию с гегельянством, фундаментальное непонимание ленинского этапа в развитии марксистской философии, отступление от ленинских советов и рекомендаций относительно разработки философского наследия Гегеля⁵³ etc Модель аргументации, предложенная в работе, в значительной степени имеет внефилософский характер, восходя по своему содержанию к полемическим приёмам, отработанным митинско-юдинской группировкой и иногда прямо заимствуя их («философские ошибки» Деборина прямо выводятся из его «меньшевистского прошлого», отсутствия последовательной марксистской позиции в дооктябрьский период, недооценки «выдающейся роли в борьбе с махизмом и идеализмом вообще»⁵⁴ ленинского «Материализма и эмпириокритицизма», сотрудничества с Г.В. Плехановым и последующей «фетишизации Плеханова как философа»). При этом многие высказывания автора представляются с точки зрения современного исследователя далеко не бесспорными. Так, например, исходя из анализа стенограмм упомянутого выше заседания президиума Коммунистической академии в октябре 1930 года, по меньшей мере слабо обоснованным представляется положение о том, что «принявшие участие в философской дискуссии старые большевики - ... В. Милютин, Н. Скрыпник, Ем. Ярославский - ... настоятельно призывали участников философской полемики вскрывать действительные ошибки, а не измышлять и придумывать их, и при этом указывали на недопустимость политического шельмования и наклеивания политических ярлыков»⁵⁵ (в особенности это неверно по отношению к выступлениям В. Милютина и Ем. Ярославского, содержавших в себе тенденциозную критику по адресу А.М. Деборина и деятельности его группы⁵⁶). Эти и другие недостатки существенно снизили теоретическую ценность рассматриваемой работы, несмотря на то, что в роли ответственного редактора издания выступил видный исследователь советской философии Л.Н. Суворов.

Среди зарубежных работ семидесятых, посвящённых истории советской философии выделяется работа советологов Уильяма Гэвина (Gavin) и Томаса Блэкли (Blakely) «Russia and America: a Philosophical Comparison. Development and Change of Outlook from the 19^th to the 20^th Century» (1976), одна из глав которой специально посвящена анализу марксистско-ленинской философии и социологии. Не имея прямого отношения к рассматриваемой теме (глава «Marxist-Leninist Philosophy and Social History» не содержит в себе прямых упоминаний о деятельности деборинской группы), работа, тем не менее, представляет определённый интерес для настоящего исследования, представляя собой критический обзор основоположений «советского марксизма», многие особенности которого проявились впервые в ходе указанной полемики. В частности, авторы выделяют несколько характерных черт современной им марксистско-ленинской идеологии, как-то: важное место, занимаемое философией в структуре и способах действия идеологии; представление марксистско-ленинской философии в качестве элемента преобразования мира, несводимость её к преимущественно спекулятивным функциям; допустимость

использования ссылок на авторитет в качестве полемических аргументов ;
декларирование принципа партийности философии и рассмотрение любых
явлений с точки зрения их классовой принадлежности; полемическая и
«агрессивная» терминология («философский фронт», «классовый враг»,
«идеологическое оружие» etc.); догматическая направленность,
катехистичность мышления большинства советских философов («the works of
the members of this school (Marxist-Leninist. - Н.К.) give evidence of a uniformity
that make the scholastics look pale by comparison»^5S). К особенностям советского
понимания философии авторы также относят понимание последней как «науки
о наиболее общих законах природы, общества и мышления», по определению
исключающей из области философии экзистенциалистские и неопозитивистские
доктрины (замечая при этом, что диалектический материализм, постулирующий
всеобщность материи, материальное единство мира и материальность мысли не
имеет однозначной трактовки базового термина «материя», использующегося в
различных работах для обозначения как «материи-как-таковой», так и
«материальных вещей» или «субстрата», т. е. всеобщей субстанциальной
основы). Советской философии приписывается стремление к рассмотрению
мирового историко-философского процесса через призму «вульгарной
социологии», выделению двух основных типов философствования -
«прогрессивно-пролетарского» (материалистического, научного,

атеистического, «правильного», т.е. служащего интересам «прогрессивных классов») и «реакционно-буржуазного» (идеалистического, анахронического

(например, неотомизм) мистического и суеверного (superstitious)⁵⁹, служащего религии, реакции и контрреволюции).

Несмотря на то, что некоторые из положений настоящей работы имели в своём основании реальное положение дел, существовавшее в советской философской науке в период с 1930 по 1976 гг. и содержали в себе рациональное зерно (это в первую очередь относится к характеристикам советского марксизма как догматической дисциплины, манипулирующей ссылками на авторитеты и исповедующей принцип «философской партийности»), применительно к рассматриваемой работе обращает на себя внимание тот несомненный факт, что обвиняя советских авторов в катехизации и догматизации философии и схематичности мышления, американские коллеги незаметно впали в эту же крайность (следует заметить, что стремление к схематизации и упрощенчеству скорее свойственно более американскому, чем российскому образу мышления). Рецидивы рассмотрения философии всецело с точки зрения её «партийности» зачастую приводили к результатам, подобным описанным - примеров тому множество, однако вряд ли имеет смысл рассматривать предельно радикальные позиции в качестве основной линии советской историко-философской доктрины (следуя логике ленинского мышления, различение в истории философии «линии Демокрита» и «линии Платона», также, как и основание этого деления (тот или иной ответ на так называемый «основной вопрос философии»), должно иметь смысл только для области гносеологии, не имея за пределами этой области абсолютного значения). Поэтому в целом авторские попытки анализа особенностей теоретического содержания философских дисциплин (диалектического и исторического материализма, марксистско-ленинской философской историографии) вылились в построение и манипуляцию в значительной степени абстрактными, тенденциозными и упрощёнными схемами, не отражавшими реальной динамики развития философской мысли в СССР и представлявшими философский процесс в Советском Союзе как монолитное, застывшее и неразвивающееся «научное сектантство» (в частности, в указанных местах работы нигде не оговаривается, что речь идёт об официальной философской доктрине), существенно уступая в содержательной части аналогичным работам историков отечественной философии, посвящённым критике основоположений советского марксизма⁶¹. Недостатки, имевшие место в работах зарубежных советологов, неоднократно становились специальным предметом исследований (в качестве примера такого исследования можно сослаться на работу Б. А. Чагина «Марксистско-ленинский принцип партийности в философии» 1974 года, значительная часть которой уделена критике принципа партийности зарубежными философами, в частности, К. Поппером и Т. Блэкли⁶²).

1.4 Исследования 80-х гг. Интерес к вопросам, так или иначе связанным с историей становления философии в СССР, стимулировавший деятельность историков отечественной философии в восьмидесятые годы, так же, как и двумя десятилетиями ранее, был неразрывно связан с процессами, происходившими в общественно-политической жизни страны и связанными с ними расширением источниковедческой базы и радикальным изменением историко-философских контекстов. Это в первую очередь относится к работам по теме, написанным во второй половине восьмидесятых, содержание и методологические установки которых существенно отличаются не только от сходных по тематике работ предыдущих десятилетий, но и от аналогичных исследований, выполненных в первой половине восьмидесятых. Следование «генеральной линии партии» в общественных науках подменил столь же неумеренно критический подход к рассмотрению всех без исключения сторон деятельности советской «официальной» науки, в ряде случаев имевший своим основанием антикоммунистические или антисоветские взгляды и связанные с ними оценки, что в некоторых случаях приводило авторов к выводам, диаметрально противоположным тем, что имели место в советской философской литературе, но столь же далёким от подлинных исторических реалий. Несмотря на это, стоит заметить, что такого рода исследовательские установки в целом не стали преобладающими в истории отечественной философии как для восьмидесятых, так и для девяностых годов прошлого века.

Работы первой половины восьмидесятых в принципе подвели итог рассмотрению деятельности деборинской группы с использованием существовавшей историко-философской методологии, показав тем самым, что дальнейшее развитие темы возможно только на основе фундаментального пересмотра идеологии и связанных с ней научных стереотипов⁶³. Значительное внимание в работах было уделено вопросам диалектического и исторического материализма⁶⁴, проблемам общетеоретического и исторического характера; были подведены итоги протекавшей в течение двух предшествовавших десятилетий в научной печати дискуссии о месте и роли деборинской группы в истории советской философии; в целом завершён теоретический анализ академической деятельности «диалектиков», что нашло своё отражение в появлении фундаментальных исследований по теме, имеющих своим предметом весь спектр философских наук (онтология, гносеология, история философии, философия религии, этика, эстетика, философские проблемы естественнонаучных дисциплин) и рассчитанных на массового читателя. Среди таковых следует, в первую очередь отметить книги I и II пятого тома созданной совместно Институтом философии Академии наук СССР и философским факультетом МГУ имени М.В. Ломоносова работы «История философии в СССР» (книга I - 1985, книга II - 1988 года выпуска), выход которой стал научным событием общероссийского масштаба, в работе над которой принимало участие созвездие выдающихся исследователей отечественной философии (М.Т. Иовчук, Г.С. Васецкий, Л.Н. Суворов, М.Н. Грецкий, Б.М. Кедров, Б.А. Чагин, В.Ф. Пустарнаков, А.Г. Мысливченко, А.Д. Косичев и другие).

В новой редакции «Истории философии в СССР» рассмотрению и квалификации научных взглядов «диалектиков» было посвящено значительное место (по сравнению с ранее вышедшими аналогичными работами, например, с первой книгой шестого тома «Истории философии» под редакцией М.Т. Иовчука, М. Б. Митина и др. (1965)). Деятельности группы Деборина в целом была дана высокая оценка (особенно в области систематического изучения диалектики Гегеля и критики механистических и позитивистских марксистских теорий), при этом справедливо указывалось на тот факт, что советские марксисты 20-х годов «сталкивались с многочисленными нерешёнными и новыми философскими проблемами и должны были преодолевать большие трудности теоретико-познавательного характера»⁶⁵, что в значительной степени объясняло происхождение тех, ошибочных, с точки зрения авторов, положений «диалектиков», которые впоследствии стали «квалифицироваться некоторыми философами как законченный идеализм, гегельянщина, антимарксизм»⁶⁶. При этом замечалось, что деборинцы в известной степени «передержались» на этапе ученичества у Гегеля, склоняясь к известной абсолютизации его толкования диалектики и роли логических абстракций в познавательном процессе, что в конечном итоге привело их к абстрактному логизированию, «отрыву от практики социалистического строительства и от развития конкретных наук» . Особое внимание авторов было обращено на специфику деборинской программы исследования и переработки теории диалектики (требованию разработки теории диалектики как открытой системы категорий⁶⁸, сведения последних в единое систематическое и развивающееся целое в порядке возрастания конкретизации, в своей последовательности соответствующих процессу форм движения материи и ходу протекания познавательного процесса; необходимости введения в диалектическую логику категорий пространства и времени, отрицанию возможности построения замкнутой и законченной системы; перегруппировке и материалистической конкретизации категорий гегельянской диалектики, вложению нового содержания в гегелевские интерпретации последних). Значительное место также было отведено рассмотрению соотношений, имеющих место между её частными категориями -отдельного и общего, конечного и бесконечного, целого и части, причинности (проблема статистических закономерностей в квантовой физике как более сложного типа связи по сравнению с механической причинностью), необходимости и случайности. При этом отмечалось, что, несмотря на значительную роль, сыгранную «диалектиками», возглавлявшими журнал «Под знаменем марксизма», в деле борьбы с философским ликвидаторством и механицизмом, учёные деборинской группы уделяли сравнительно мало внимания разработке вопросов исторического материализма, считая последний «чистой методологией» рассмотрения общественных явлений, оставляя в стороне вопрос о существовании и объективности общесоциологических законов⁶⁹ (Н. Карев говорил о том, что существуют различные законы для различных общественно-экономических формаций, для которых связующим их фактором является переход и смена этих законов и метод изучения их как таковых) и концентрируя своё внимание на разработке диалектико-материалистической проблематики. Достаточно высокую оценку получили работы «диалектиков» в области систематического изучения марксистско-ленинской философии (авторы главы - Б.В. Богданов и А.Т. Павлов), создания источниковедческой базы марксоведения, публикации и популяризации литературного наследия К. Маркса и Ф. Энгельса, научных исследований в области истории философии марксизма. В частности, работа А.М. Деборина «Маркс и Гегель» рассматривается авторами в качестве одной из важнейших работ в истории отечественной философии, в которых проводился анализ влияния диалектики Гегеля на формирование марксистского материалистического понимания истории (авторы справедливо, на наш взгляд, оценивают оценивают занятую Дебориным позицию по этому вопросу как в целом правильную, отмечая, что у в понимании Деборина «не только материализм Фейербаха, но и гегелевская диалектика субъект-объекта, его историзм в рассмотрении этой проблемы питают материалистическое понимание истории и гносеологию марксизма»⁷⁰). В противовес принятой ранее в советской философской историографии точке зрения, что «диалектики», и, в частности, А. М. Деборин считали себя в философии учениками Г. В. Плеханова, что якобы определяло во многом некритический подход к его творчеству, авторами указывается, что эта и другие работы «диалектиков» по рассматриваемому вопросу фактически противостоят воззрениям Плеханова, считавшему, что «гносеология К. Маркса непосредственно происходит из гносеологии Фейербаха, что она, собственно, и есть гносеология Фейербаха, но только углублённая посредством сделанной к ней К. Марксом «гениальной прибавки», т.е. идеи об активности познающего субъекта, сформулированной в «Тезисах о Фейербахе»»⁷¹. Относительно неизменными остались авторские взгляды на вопрос о ленинском этапе в истории марксистской философии и связанных с ним дискуссиях (в частности, рассматриваемой нами дискуссии 1930 - 1931 гг.): воззрения деборинцев по этому вопросу оцениваются как ошибочные, повторяется тезис о том, что «диалектики» якобы не понимали сущности ленинского этапа как новой ступени в философии марксизма, недооценивали теоретическое наследство В. И. Ленина (ошибочность этого утверждения мы постараемся обосновать в соответствующем месте настоящего исследования).

Следующим фактором, определившим значимость работы, явилось то, что впервые за несколько десятилетий внимание исследователей было обращено не только к теоретико-философским, методологическим и общественно-политическим воззрениям «диалектиков», но и к другим проблемам, так или иначе входившим в круг их философских интересов (этика, эстетика, религия и атеизм, философские вопросы естествознания). Высокую оценку получили работы В.Ф. Асмуса, посвящённые этике Спинозы и эстетическим взглядам Г.В. Плеханова, критика А. М. Дебориным кантианской этической концепции

(категорического императива как формальной морали и «идеологической иллюзии») в полемике с Л. Аксельрод, критика И. К. Лупполом и Г. Баммелем этических работ русских идеалистов (Н. Бердяева), цикл работ И. К. Луппола, посвящённый истории атеизма и свободомыслия в европейской культуре Нового Времени (Спиноза, Уриель Д'Акоста); было отмечено плодотворное участие учёных деборинской группы в дискуссиях по вопросам эволюционной биологии (И. А. Агол, С.Г. Левин), формальной логики (В.Ф. Асмус), психологии (А. М. Деборин). Перечисленные особенности, равно как новизна постановки ряда вопросов и огромный объём проделанной авторами научно-исследовательской работы, определили высокую научную значимость издания, которое до недавнего времени являлось одним из наиболее авторитетных исследований в области истории советской философии⁷².

Среди других работ первой половины восьмидесятых, посвящённых рассматриваемой теме следует упомянуть работу исследователя В.П. Кошарного «Борьба за ленинизм в философской науке в СССР (20-30-е годы)», посвящённую рассмотрению сравнительно малоисследованных аспектов процесса становления философии в СССР. Наряду со ставшими своеобразным «общим местом» аналогичных работ критикой недооценки «диалектиками» теоретического наследия В. И. Ленина, противопоставления марксизма ленинизму и т. п., в исследовании проводился содержательный анализ работ И. К. Луппола, посвящённых диалектическому материализму и ленинизму («Ленин и философия. К вопросу об отношении философии к революции»), на основании которого показывалось, что обвинения И. К. Луппола, предъявленные ему как одному из членов деборинской группы, в недооценке теоретического наследия Ленина как «новой ступени» в развитии марксизма не имели под собой реальных оснований и были продиктованы внефилософскими причинами⁷³; в контексте рассмотрения работ советских философов, посвящённых наследию Ленина была подвергнута критике работа И.В. Сталина «Об основах ленинизма» (автором отмечался её недостаточный теоретический уровень, отсутствие должного раскрытия философско-теоретической сущности ленинизма).

Подход к написанию множества работ, появившихся в период со второй половины восьмидесятых до наших дней можно охарактеризовать как радикальную ломку стереотипов, сложившихся в рассмотренной области. При этом основными чертами публикаций стали острая и нелицеприятная критика деятелей партии и «официальной» науки, свойственная ранее только зарубежным авторам, стремление к переоценке сложившихся в советское время определений и категорий, научной и моральной реабилитации множества учёных и философов, подвергшихся в период с 1930 по 1955 гг. необоснованным репрессиям и преследованиям за свою профессиональную деятельность, повышенный интерес к персоналиям, полемичность и публицистичность работ, некоторые из которых вышли за пределы научных изданий и публиковались в периодической печати. Показательной в этом отношении явилась статья историка Г. Волкова «Вознесение», опубликованная в 1988 году на страницах газеты «Советская культура». Подзаголовок статьи -«О том, как Сталин сделался великим философом», - содержит в себе своеобразное motto работы в целом, посвящённой анализу взаимоотношений И. В. Сталина и советской научной общественности в период становления культа личности.

Большая часть работы посвящена своеобразной «моральной реабилитации» А.М. Деборина - о нём говорится как об «одном из образованнейших марксистов в стране, глубоком знатоке истории, философии, особенно философии Гегеля»⁷⁴, принявшем Октябрьскую революцию и сразу же включившемся в преподавательскую и научную работу («ленинское философское завещание - статью «О значении воинствующего материализма» он принимает как рабочую программу журнала «Под знаменем марксизма». ленинскую программу Деборин и его сотрудники выполняли на протяжении ряда лет в меру своих сил и способностей неукоснительно»⁷⁵), справедливо замечая, что именно Деборину и «деборинцам» принадлежала заслуга принятия ленинской статьи в качестве исследовательской программы журнала. При оценке хода дискуссии начала 1929 - 1931 годов указывается, что обвинения в недооценке Ленина в значительной степени являлись высосанными из пальца и не соответствовали реальному положению дел: одной из первых теоретических работ о Ленине явилась деборинская работа «Ленин как мыслитель», появившаяся в печати в 1924 году (две крупные статьи Деборина, «Ленин -воинствующий материалист» и «Марксизм, Ленин и современная культура», впоследствии переработанные и ставшие материалом для книги, появились в журнале «Под знаменем марксизма» ещё раньше, в первый год его издания; на этом основании можно утверждать, что именно Деборин первым осуществил попытку оценки ленинского философского наследия. - И.К.), при этом обвинения «диалектиков» в недооценке Ленина как философа прозвучали значительно раньше, чем были опубликованы в полном объёме и, соответственно, стали доступны для исследования ленинские «Философские тетради» (конец 1930 г.), что свидетельствует о предвзятом и нефилософском характере претензий митинско-юдинской группы, деятельность которой организовывалась и направлялась партийной верхушкой⁷⁶. Причину расправы с «диалектиками» автор усматривает в особенностях личности И.В. Сталина, стремившегося к единоличному господству как в области идеологии, так и в области философии и прибегавшего к уничтожению наиболее авторитетных деятелей партии и науки, постепенно переходя от теоретических обвинений к политическим, прибегая к грубейшим фальсификациям, ассимилируя и приписывая себе авторство множества высказанных ими положений⁷⁷ (этим же занимались и сталинские «ассистенты» - Н. Карев, характеризовавшийся Митиным как «один из непосредственных организаторов убийства С.М. Кирова», был арестован в 1933 году и узнал об убийстве Кирова, проведя в тюрьме около двух лет, разумеется, не имея даже гипотетической возможности принимать в нём какое-либо участие; Я.Э. Стэн назывался «одним из руководителей подлейшей двурушнической группировки Шацкина - Ломинадзе - Стэна», не имея никакого отношения к деятельности группы Ломинадзе; другие характеристики, дававшиеся деятелями митинско-юдинской группы «диалектикам» также лежат за пределами научной этики, общественной морали и здравого смысла⁷⁸). В целом, весьма эмоциональная и имевшая скорее историческую и научно-популярную, нежели философскую направленность, публикация, тем не менее, содержала в себе полемический заряд, несравнимый по силе ни с одной из рассмотренных выше работ, тем самым привлекая внимание широкого круга читателей к неизвестным ранее проблемам новейшей истории философии в России и в значительной степени выполняя задачу ликвидации «белых пятен» отечественной истории.

Попытке теоретического анализа сущности сталинизма и феномена «официальной» советской философии, критического осмысления причин господства авторитарно-догматического стиля мышления и падения уровня развития советской философской науки была посвящена статья А.П. Огурцова

«Подавление философии», вышедшая в 1989 году в сборнике работ «Суровая драма народа». С точки зрения автора, в основе господствовавшей в советский период идеологии лежал «культ упрощённо толкуемой борьбы», «фетишизация противоборства культур и идеологических направлений»⁷⁹. Эта «гиперкритическая» идеология явилась особо разрушительной для философии в целом, в которой заинтересованные лица хотели видеть выражение групповых и классовых интересов, орудие для внедрения авторитарных клише. Усматривая основную причину снижения философской культуры в СССР в постреволюционном уничтожении национальной философской школы, закончившемся «философскими пароходами» 1922 года, автор в целом невысоко оценивает деятельность философских школ, сложившихся в первое десятилетие советской власти (как «механистов», так и «диалектиков»), замечая, что попытки последних «гальванизировать» гегельянскую диалектику, завышая её гносеологическую и методологическую перспективность для построения всеобщей методологии естественных наук и «навязать» естествознанию XX века гегельянские триады и связанные с ними значительно устаревшие постановки и решения множества философско-методологических проблем являлись для современной деборинцам науки определённым шагом назад⁸⁰; отмечается достойный сожаления факт, что в своей научной полемике лидеры противоборствующих философских школ иногда прибегали к недопустимым полемическим приёмам, подобным использовавшимся митинско-юдинской группировкой в борьбе против них самих (обвинения А. М. Деборина Л. Аксельрод в «сионизме» и т.п.⁸¹). Процесс сталинизации философии, начавшийся в конце 20-х годов был справедливо охарактеризован как курс, направленный на полную политизацию теоретической работы, изгнание и репрессию существовавших философских кадров, не связанный с углублением исследований или повышением теоретического уровня изысканий. С этими положениями связана содержащаяся в работе существенная критика принципа партийности в философии как центрального принципа идеологии единомыслия, использованного молодыми сталинистами (М. Митиным, П. Юдиным, В. Ральцевичем и др.) в качестве теоретического орудия в процессе шельмования научных оппонентов, толковавшими его в соответствии с поставленными целями прямолинейно и упрощённо, что привело к уничтожению независимой философской мысли в СССР уже к концу тридцатых годов⁸².

Среди зарубежных работ 80-х, посвящённых истории и содержательному анализу философских дискуссий 30-х годов в СССР значительное место занимает монография И. Яхота «Подавление философии в СССР (20-30-е годы)» (1981), ставшая одной из первых крупных зарубежных работ, полностью посвящённых процессу становления философии в СССР и оказавшая значительное влияние на формирование современных представлений об истинной сущности и специфике дискуссий 30-х годов⁸³. Анализируя процессы, происходившие в советской философии в период с 1922 по 1937 годы и основываясь на обширном историко-философском и науковедческом материале, автор уделяет существенное внимание истории появления, научной деятельности и разгрома деборинской группы, а также критическому анализу позиций, сформулированных в ходе дискуссии философами-сталинистами, что позволило автору придти к ряду заключений, в целом противоположных выводам официальной советской историографии. В частности, критике подверглась работа множества историков философии СССР, «искусственно

поддерживающих» , по выражению И. Яхота, в неприкосновенности сформулированные ещё в конце 30-х годов тезисы относительно деятельности «диалектиков», тем самым закрепляя исторически неточную оценку событий и оправдывая философский обскурантизм митинско-юдинской группы. Характеризуя ситуацию, сложившуюся в оценке рассматриваемой нами темы в СССР к началу 80-х годов, автор, в частности, замечает, что «вместо того, чтобы заклеймить одно из тяжелейших злодеяний, известных в истории, - массовое уничтожение учёных за взгляды, высказанные в научном споре, - делается всё возможное, чтобы затушевать, замаскировать, глухо что-то «признать», но так, чтобы всё осталось по-старому. В чём же состоит то «новое», под углом зрения которого идёт оценка... меньшевиствующего идеализма сейчас, так сказать, в исторической перспективе? В новых словах при полном сохранении старого содержания оценок, данных ещё в конце 20-х - начале 30-х годов»⁸⁵ (следует отметить, что подобная постановка вопроса, бывшая лишь отчасти справедливой в 1981 году, к настоящему времени полностью исчерпала свою актуальность, наглядно демонстрируя стремление некоторых авторов к упрощениям в трактовке историко-философских исследований в СССР). Приводя подробную хронологию выступлений сторон и анализируя их содержательную часть, автор делает вывод о непринципиальном и внефилософском, теоретически беспомощном характере самостоятельных выступлений молодых сталинистов, переросших в открытое шельмование неугодных; проводится содержательный анализ основных вопросов, ставших предметом полемики в начале 30-х гг. (об истолковании принципа партийности в философии, соотношении гегельянской и марксистской диалектики, проблеме ленинского этапа в философии etc.) и отмечается тот факт, что философское содержание вопросов служило не более чем прикрытием для направляемой Сталиным расправы с «диалектиками» и утверждения культа собственной личности. И. Яхот разоблачает категориальную несостоятельность введённого Сталиным термина «меньшевиствующий идеализм», его гетерогенность (принадлежность составляющих его категорий к различным сферам деятельности, делающая невозможным адекватное применение конечного термина на практике) как одно из проявлений навязанной Сталиным и исполнителями его директив обществу состояния интеллектуальной несвободы, порождавшей подобного рода «терминологических монстров» и превращавшей государственную идеологию в подобие новой религии, «когда в мировоззрение

стали внедряться элементы веры и использовались методы куда более жёсткие,

чем во времена инквизиции» .

Процесс политизации общественных наук и философии в СССР стал одной из тем исследования специалиста в области истории науки, преподавателя Массачусетского технологического института (США) Лорена Грэхэма (Graham) «Science, Philosophy and Human Behavior in the Soviet Union» (1987). Оценивая результаты политизации науки и методы, при помощи которых она проводилась в жизнь, автор отмечает, что стремление к интеллектуальной свободе в СССР было не ниже, а зачастую выше такового в странах Северной Америки и Европы, но оказалось по существу бессильным против негативных последствий политических процессов, имевших место в 20-е - 30-е годы в Советском Союзе (установление однопартийной системы, принятие партией множества функций правительства на себя, шоковые последствия коллективизации, индустриализации и культурной революции), что позволило партии, и, в первую очередь, Сталину, сосредоточить в своих руках достаточно власти для того, чтобы начать процесс, пользуясь прутковским выражением, «введения единомыслия в России», выразившемся, в первую очередь в преследовании («чистках») учёных за исповедуемые ими научные убеждения⁸⁷. Характеризуя А.М. Деборина как «ведущего советского философа того времени» («the leading Soviet philosopher at that time»⁸⁸), автор обращается к наследию «диалектиков», в основном, при рассмотрении их работ, так или иначе связанных с естественными науками (в частности, в главе X, посвящённой проблемам квантовой механики в СССР исследуется работа А.М. Деборина «Ленин и кризис новейшей физики»).

1.5 Исследования 90-х годов и современные работы. Девяностые годы стали временем кульминации интереса к неизвестным и малоизвестным ранее явлениям и событиям российской истории XX века, сравнительно недавно ставших предметом рассмотрения историков отечественной философии. Окончательный распад Советского Союза, закреплённый в 1991 году Беловежскими соглашениями, вызвал к жизни множество перемен в общественном сознании (стоит отметить, что сущность этих перемен в целом далеко не всегда была позитивной), сыгравших значительную роль в деле смены мировоззренческих приоритетов, сложившихся внутри российского общества за время коммунистического господства и тем самым подтолкнувших ряд исследователей к пересмотру ряда концепций и доктрин, формировавшихся под влиянием советских идеологических установок и в значительной степени ими продиктованных. Этому способствовало знакомство широкой научной аудитории с документами и изданиями, находившимися ранее в ведении закрытых архивов и отделов специального хранения библиотек, многие из которых были недоступны для исследования вплоть до начала 90-х годов (множество вновь открытых документов публиковалось в научной и периодической печати, как, например, восстановленная по записям М.Б. Митина стенограмма встречи И.В. Сталина с бюро ячейки Института красной профессуры в 1930 году⁸⁹ или публикации писем чудом уцелевшего П.И. Шабалкина к Н.С. Хрущёву, в которых излагается множество неизвестных ранее подробностей о деятельности митинско-юдинской группировки в период с 1930 по 1937 годы⁹⁰), а также отсутствие характерной для советских общественных наук идеологической цензуры, во многом стоявшей на пути объективного написания новейшей истории философии. О степени актуальности тематики свидетельствует, в частности, количество вышедших в свет за последнее десятилетие работ, сопоставимое с общим числом работ, вышедших в семидесятые и восьмидесятые годы. Значительную роль в формировании нового подхода к рассмотрению истории философии в СССР сыграли философские периодические издания («Вопросы философии», «Философские науки», «Вестник Московского университета»), предпринявшие ряд публикаций по теме, содержащих не публиковавшиеся ранее архивные материалы, источники и неизвестные историко-философские работы, посвящённые положению в области философии в СССР тридцатых годов, многочисленные сборники философских и исторических работ, посвящённых исследованиям в области новейшей истории России, выходившие в период с 1990 года по настоящее время⁹¹. Тема философских дискуссий конца 20-х - начала 30-х годов всесторонне исследуется в диссертационных работах.

Культурные, политические, социальные аспекты феномена культа личности Сталина, причины, породившие сталинизм как явление стали одной из центральных тем рассмотрения отечественных историков философии в девяностые годы. В работах К.Х. Делокарова «Идеологизация марксистской философии в 30-е годы и некоторые её последствия», «Марксистская философия и сталинизм (к постановке вопроса)» (1990) проводится критика принятого на вооружение Сталиным и его идеологами (в первую очередь, митинско-юдинской группировкой) принципа отождествления философии и политики, рассмотрения философии как составной части последней (в ходе дискуссий Ленину приписывалось именно такое понимание принципа философской партийности⁹²), требования от философии сугубо практической значимости и решения сиюминутных задач, сводящих на нет её первичные функции по рассмотрению и анализу глубинных проблем развития общества и познания - «философия в принципе не может, а главное, не должна давать непосредственную пользу, точнее, это не её главная цель. функция философии не столько в лечении тех или иных «болезней» бытия и познания, сколько в их диагностировании, выявлении их глубинных причин с помощью диалектической критики»⁹³. Выступая с анализом процесса политизации философской проблематики, автор справедливо, с нашей точки зрения, замечает, что во множестве случаев «диалектики» попадали под обстрел либо за совершенно верные положения (как в описанном случае с Я. Э. Стэном, высказавшимся о том, что «каждый комсомолец должен на своём собственном опыте прорабатывать серьёзно все вопросы и таким образом убеждаться в правильности генеральной линии партии»), либо за непреднамеренные ошибки, не имевшие систематического характера, что недвусмысленно свидетельствует о «заказном» и непринципиальном характере проходивших дискуссий, положивших собой начало тенденции, характеризуемой как «предзаданность результатов исследования, оторванность философии не только от жизни, но и от результатов других наук, в том числе общественных»⁹⁴. При этом констатируется, что одним из существенных недостатков насильственной идеологизации науки и философии, неизбежно сопрягавшейся с вульгаризацией, схематизацией и ревизией марксизма, стал неизбежный рост недоверия множества учёных к эвристическим возможностям марксизма как философии, что привело к результатам, обратных ожидаемым сталинскими идеологами⁹⁵ - развитию в СССР разделов философии, непосредственно не связанных с происходящими в стране социальными процессами (философские проблемы естествознания etc.) и вынужденной деградации философских наук, непосредственно связанных с идеологией (онтологии, теории познания). Интерес представляет также предлагаемая автором периодизация развития философии в СССР (выделяются три относительно «свободных» периода - 1917 - 1921, 1922 - 1924, 1924 - 1929 гг., и «сталинский» период 1929 - 1956 гг.,

характерными чертами которого стали теоретическая стагнация,

идеологический контроль и изоляционизм) .

Сходные проблемы были рассмотрены в работе Б.Н. Бессонова «Сталинизм как методология мышления и действия» (1997). На основании рассмотрения теоретических работ И. В. Сталина, автором проведена значительная по новизне попытка реконструкции действительного интеллектуального образа Сталина, свободного от привнесённых в него в советское и постсоветское время оценок. В качестве основных черт такового применительно к теории марксизма были выделены: лишение исторического материализма логической и теоретической самостоятельности как распространения положений диалектического материализма на изучение процессов общественной жизни; сведение диалектики и материализма к упрощённым принципам (три основных черты материализма, четыре основные черты диалектики, пять основных общественно-экономических формаций, механическое истолкование роли надстройки по отношению к базису, чрезмерное сближение законов природы и законов истории, фатализм и волюнтаризм, свойственный теоретическим работам Сталина); рассмотрение истории как всецело детерминированного внешними законами процесса, в ходе которого люди имеют второстепенное значение; катехизация марксизма, отношение к нему, как к прагматическому оружию, обострение дискуссий формулой «либо-либо»; стремление к софистическому, псевдотеоретическому обоснованию чисто тактических мероприятий преходящей ценности⁹⁷. Сущность сталинского мировоззрения вслед за Дьердом Лукачем обозначается автором как «сектантство», в рамках которого практика становится средством безоговорочного подтверждения абстрактных теоретических принципов, а принципы так оторваны от практики, что с их помощью невозможно установить её действительное содержание.

Процессу политизации философии в период становления культа личности и влиянию, оказанному им на деятельность деборинской группы посвящены работы исследователя А.А. Меховой «Политизация советской философии: истоки и последствия (На примере «диалектиков» и их критики в 20-30-е годы)» (1990) и «Философские дискуссии «механистов» и «диалектиков»: философия и политика» (диссертация на соискание учёной степени кандидата философских наук, 1991). Уделяя значительное внимание анализу событий, приведших к разгрому школы Деборина и последствий такого разгрома, автор приходит к выводу о том, что ликвидация философского сообщества «диалектиков» явилась лишь одной из сторон процесса политизации, существенными характеристиками которого является перерождение философии изнутри, «когда по политическому образцу строятся все отношения в сфере философских знаний, черты политики механически переносятся на философию»⁹⁸. Это, в принципе, не означает, что философия должна быть нейтральной: в своём содержании она так или иначе отражает в том числе и социальную направленность мировоззрения. Однако, будучи организованной по образу и подобию сталинских преобразований, философия начинает утверждать свою истинность не путём приращения знания, а методами административного давления, искать поддержку в политике и реализовывать привнесённые извне, органически не свойственные ей цели, нормы и принципы, что предполагает «организованное, насильственное подавление противников, вплоть до их уничтожения»⁹⁹. Образец практического применения подобных установок автор, в частности, усматривает в том, что оппоненты «генеральной линии партии» в отечественной историографии заведомо оглуплялись, им приписывался «оголтело-вражеский или схематично-карикатурный вид» (замечая по этому поводу, что в настоящее время имеет место столь же непоследовательная обратная тенденция)¹⁰⁰, происходило противоестественное сращение терминов партийной политики и философии (в качестве примера можно указать на многократно упоминавшийся здесь термин «меньшевиствующий идеализм», так и не получивший за всю историю философии в СССР вразумительного истолкования). Проблемы, поставленные на обсуждение и имевшие в своём основании реальную подоплёку (такую, как, например, необходимость найти сопряжённые моменты философии и социалистического строительства в процессе создания мощной хозяйственной базы), принимали в ходе дискуссий вульгарно-утилитарный характер и доказывались с нарушениями норм аргументации (в частности, «диалектики», вопреки обвинениям оппонентов, не отрицали роли практики, выступая против часто имевшего место в 20-х годах пренебрежения теорией).

Анализу процесса политизации философии в СССР, определению основных этапов и форм «наступления» политики на философские науки посвящена диссертационная работа И.И. Квитки «Философия в идейно-политической борьбе большевиков 20 - 30-х годов (историко-философский анализ)» (2000). Автор предлагает собственную периодизацию этапов борьбы в 20 - 30 годы до окончательной победы марксистско-ленинской философии (в целом практически совпадающую с аналогичной периодизацией, представленной в рассмотренной выше работе К.Х. Делокарова «Марксистская философия и сталинизм (к постановке вопроса)»), отмечая, что традиция политизации философии, использования её как инструмента в идейной борьбе восходит к спорам В. И. Ленина с махистами в начале XX века. Роль дискуссий в новейшей истории русской философии понимается как «инструмент прямого вторжения в развитие науки», в котором «теоретические аспекты отходили на второй план»¹⁰¹.

Из сказанного выше следует, что оценке и критике множества крайне негативных явлений, имевших место в истории отечественной философии XX века было посвящено значительное число исследовательских работ, написанных в период с 1985 по 2001 годы. Это не могло не сказаться на формировании у ряда историков новой точки зрения на историю философии в СССР, которую можно предварительно охарактеризовать как «гиперкритическую», состоявшей в полном или частичном отрицании непрерывности философского процесса в России, отрицании существования философии в период господства коммунистической идеологии, оценке советского периода как времени «разрыва» с мировой философской мыслью (в той или иной степени выразителями этой позиции являются А.П. Огурцов и др.). В последние несколько лет в философской периодике был отмечен ряд выступлений авторов, отстаивающих противоположную точку зрения, в частности, В.С. Стёпина («Российская философия сегодня: проблемы настоящего и оценки прошлого», 1997) и З.А. Каменского («Прерывалось ли развитие философии в Советской России?», 1997), оценивающих позицию дисконтинуизма как род современного мифотворчества, имеющий основанием свойственную множеству современных российских историков инверсию в оценке советского прошлого. В частности, В.С. Стёпин говорит о том, что в настоящее время «существует ряд примитивных суждений и мифов относительно истории советской философии. Например, утверждается, что, поскольку философия находилась под жестким идеологическим контролем, она представляла собой догматический марксизм. Далее делается вывод, что ничего интересного и нового в рамках такой догматизированной и идеологизированной философии и не могло возникнуть. А посему весь советский период - некий провал... из которого предстоит долго выкарабкиваться (...). Но анализ реальной истории создает значительно более сложную картину. Конечно, у нас было немало служителей идеологизированной философии, проповедников догматического марксизма. Нелишне вспомнить, что марксизм в условиях советской жизни играл роль своеобразной религии, к которой должны быть приобщены трудящиеся. Но это не значит, что в нашей философии были только «священники марксистского прихода», ничего не признающие, кроме упрощенного и догматизированного диамата и истмата. Было и сопротивление этой традиции»¹⁰², имея в виду, в первую очередь, творчество М.М. Бахтина, А.Ф. Лосева, Э.В. Ильенкова. Сходная точка зрения представлена в «Предисловии» В.А. Лекторского к сборнику статей «Философия не кончается.» (1998), в котором, несмотря на ряд спорных, с нашей точки зрения, оценок - в частности, оценки дискуссий конца 20-х -начала 30-х гг. как имевших «отдалённое отношение к реальным философским проблемам» и бывших в основном «средством решения идеологических и политических вопросов»¹⁰³, - констатируется, что в современной философской науке значительный вес приобрели идеи мыслителей, живших и работавших в Советском Союзе, таких, как Г.Г. Шпет (философия языка, феноменология), А. А. Богданов (теория систем, кибернетика), Л. С. Выгодский (психология) и других. Показательным в этом отношении исследователь считает тот факт, что научное творчество многих советских философов представляло собой нечто принципиально новое, не связанное с основной линией развития дореволюционной русской философии, ориентировавшейся в первую очередь на религиозно-философскую тематику¹⁰⁴, несмотря на то, что не менее логичным автору представляется «рассматривать их философские концепции как продолжение работы дореволюционной русской философии в новых, неимоверно трудных условиях»¹⁰⁵.

Автор настоящей работы примыкает к рассмотренной выше точке зрения, считая цель своего исследования - рассмотрение истории последней относительно свободной философской дискуссии в СССР, - ещё одним доказательством того, что развитие философской мысли в России можно было прервать, только уничтожив физически всех её носителей.

Интерес учёных деборинской группы к творчеству Г. В. Ф. Гегеля, плодотворные попытки разносторонней популяризации его учения и построения новой марксистской диалектики на основании пересмотра гегелевского метода и лежащих в его основе категорий делают «диалектиков» одной из наиболее интересных научных школ в новейшей истории русского гегельянства. На это обращает внимание Ф.Д. Демидов в работе «Гегелевская диалектика в зеркале философских дискуссий 20 - 30-х годов», замечая, что сложившаяся в начале 20-х годов в России ситуация «философского неофитства» требовала расширения проблемного поля и освоения новых теоретических источников помимо творчества Маркса, Энгельса, Плеханова, Богданова и Ленина (творчество Гегеля стало своеобразным «пробным камнем» для полемики, при этом именно «механистами» и «диалектиками», с точки зрения автора, были даны наиболее последовательные и отработанные оценки идей Гегеля в Советском Союзе, выработаны ставшие традиционными для советского гегелеведения аргументы pro et contra, определены понятия, впоследствии ассимилированные диаматом). При этом отмечается далеко не очевидный для советской историографии факт, что, стремясь к развитию гегельянских составляющих философских мировоззрений Маркса, Энгельса, Ленина, «диалектики», по сути дела, следовали ленинской идее «развития марксистской философии как теории материалистической диалектики»¹⁰⁶ и в этом отношении находились гораздо ближе к Ленину, нежели «механисты», стремившиеся к превращению марксизма в конкретно-научную дисциплину, более следуя логике «Тектологии» Богданова и «Диалектики природы» Энгельса. Оценивая с этой точки зрения работу, проделанную «диалектиками» в области реконструкции теории диалектики, автор, в частности, замечает, что методологические ориентиры диалектики Гегеля не могли не входить в противоречие с требованием разработки онтологических аспектов марксистского материализма, поэтому систематизация категорий, предложенная в работах деборинской школы, скорее, соответствовала целям построения марксистской онтологии, чем универсальной диалектической методологии нового качества, создание которой декларировалось последними в качестве основной задачи собственной исследовательской программы: сознавая слабую совместимость принципов абсолютного идеализма Гегеля с задачами материалистической систематизации категорий, «диалектики» видели выход из положения в принципиальном различении материалистических и идеалистических моментов в философии Гегеля, считая метод гегелевской диалектики в целом материалистическим (например, с точки зрения А.М. Деборина, гегелевский метод вошёл в философию марксизма в практически неизменном виде). Рассматривая с позиций сказанного сущность претензий, предъявленных деборинской группе дискуссией 1930 года, автор выделяет три основных тезиса деборинских оппонентов, напрямую связанные с рассмотренными выше аспектами профессиональной деятельности «диалектиков», содержавшихся в неявном виде в обвинениях со стороны митинско-юдинской группировки (попытка создания теории диалектики, несводимой ни к диалектике природы, ни к диалектике истории, понимание диалектики как общей методологии и одновременно теоретической науке, теории научного знания вообще, сведение содержания и предмета философии как особой науки к методологии)¹⁰⁷.

О взаимоотношениях философии и биологии как отрасли естествознания в 20-х - начале 30-х годов XX века в СССР рассказывает монография Э.И. Колчинского «В поисках советского «союза» философии и биологии» (1999).

Проделанная значительная работа по изучению множества ранее неизвестных материалов научных и философских дискуссий позволила автору выстроить устрашающую по своим масштабам картину тоталитаризации и примитивизации философии и естествознания в ходе сталинской «культурной революции», главным лозунгом которой, с точки зрения исследователя, можно считать проводившуюся Сталиным и его сотрудниками мысль о том, что

«теоретическая наука является пустым самоутверждением и скорее вредна, чем

108

полезна для практики социалистического строительства» .

Содержательным оценкам сущности дискуссии 1930 года, критике методов, применявшихся в ходе полемики группой Митина-Юдина, а также рассмотрению взглядов учёных деборинской группы на философское наследие русского марксизма (В.И. Ленина, Г.В. Плеханова) посвящены работы Н.Б. Коршунова «Подавление инакомыслия и философская полемика в СССР в начале 30-х гг.» (2000) и ««Диалектики»: начало конца» (2001). При рассмотрении указанных аспектов истории советской философии автором проводится мысль о существовании относительно независимой, хотя и находившейся в рамках марксистской парадигмы, философской мысли в СССР вплоть до 1931 года.

Со второй половины девяностых годов начался выход в свет новых учебных пособий, освещающих вопросы новейшей истории русской философии с современных позиций, выработанных исследователями в течение рассматриваемого нами периода, что представляется особенно важным для нормального развития философского образования (множество старых учебных пособий по истории философии народов СССР либо обходили множество вопросов, связанных с процессом становления философии в Советском Союзе, либо излагали их с догматических позиций с привлечением определений и формулировок, в большинстве своём выработанных ещё в тридцатых годах). Значительная роль в их написании и подготовке к изданию принадлежит преподавателям философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова. В частности, в 1997 году вышел в свет словарь «Русская философия» под редакцией М.А. Маслина, содержащий в себе более пятисот статей, посвящённых взглядам русских мыслителей и содержанию их важнейших трудов, специфическим понятиям русской философии, таким, как всеединство, культурно-исторические типы, соборность etc. В ряде словарных статей, посвящённых философским дискуссиям 20 - 30-х годов и персоналиям их участников (статьи «Деборин», ««Диалектики» и «механисты»» были написаны П.В. Алексеевым) предпринята попытка объективного и свободного от устаревших методологических и идеологических установок изложения позиций участников философского процесса с учётом реально имевших место достоинств и недостатков занимаемых ими научных позиций (об актуальности подобного рода работ свидетельствует то, что словарь выдержал два издания за три первых года своего существования).

Сравнительно недавно, в 2001 году Московским университетом было предпринято издание учебника «История русской философии», ставшее наиболее полным на сегодняшний день изложением взглядов русских философов с IX века до наших дней вплоть до 2000 года (под редакцией М.А. Маслина, А.Г. Мысливченко, Р.К. Медведевой, А.П. Полякова, А.А. Попова, В.Ф. Пустарнакова, П.П. Апрышко). Философии советского и постсоветского периода в нём посвящена целая глава, в которой подробно рассматривается становление советской философии, даётся оценка процессам, происходившим в советском философском сообществе с позиций современного исследователя; описывается ход вытеснения немарксистских течений, ход первых философских дискуссий, процесс появления первых философских учреждений и политизации философии в СССР, подробно освещаются биографические данные и позиции основных участников философского процесса (А.М. Деборина, Н.А. Карева, И.К. Луппола, Я.Э. Стэна, а также С.К. Митина, Л.Д. Троцкого, Н.И. Бухарина, Л.И. Аксельрод (Ортодокс), А.К. Тимирязева, И.И. Скворцова-Степанова, В.Н. Сарабьянова), характеризуются особенности советской теоретической мысли 30-х - начала 50-х годов.

Подведению итогов русской философии XX века был посвящён ряд статей в философских энциклопедиях. В предпринятом в 2001 году издательством «Мысль» проекте «Новой философской энциклопедии» в четырёх томах была опубликована статья «Философия в СССР и постсоветский период», написанная В.Ф. Пустарнаковым, А.Г. Мысливченко, В.А. Лекторским, А.П. Огурцовым, в частности, посвящённая рассмотрению сущности и содержания дискуссий между «механистами» и «диалектиками», а также между группами Деборина и Митина в начале 30-х годов.

***

За прошедшие пятьдесят лет история философских дискуссий в 30-х гг. в СССР исследовалась много и разносторонне. Однако это не означает, что на исследованиях в этой области необходимо поставить точку. В стороне от содержательного анализа всё ещё остаётся множество документов. Множество событий, так или иначе связанных с процессом становления философии в СССР требуют пересмотра и оценки с современных позиций. Продолжается процесс моральной и научной реабилитации участников дискуссий, подвергнутых унижениям и репрессиям за свои теоретические взгляды, освоение и систематизация их философского наследия. Оценки трагических событий в новейшей истории русской философии, связанных с политизацией и сталинизацией науки до сих пор противоречивы и далеки от однозначности, вызывая к жизни всё новые публикации и дискуссии, которым, с нашей точки зрения, ещё очень нескоро суждено сложиться в целостный образ эпохи, ставшей тяжелейшим испытанием для русского народа, для лучших представителей российской философии, науки и культуры.

Выводы

1. В процессе исследования философской деятельности группы «диалектиков» (до 1985 года - так называемых «меньшевиствующих идеалистов») можно выделить три основных этапа (в качестве их хронологических границ следует указать периоды с 1955 по 1965 гг., с 1965 по 1985 гг. и с 1985 г. до настоящего времени).

2. Появление темы в кругу научных интересов исследователей произошло в середине 50-х годов, о чём свидетельствует написание первых диссертационных работ. Предпринимавшиеся до 1951 года попытки оценки деятельности деборинской группы стереотипны, носят целиком и полностью догматический характер, содержащиеся в них характеристики продиктованы идеологическими потребностями, имеют по большей части внефилософское содержание, местами построенное с нарушениями правил научной этики и аргументации; научной деятельности «диалектиков» в них даётся крайне негативная оценка, сопряжённая с навешиванием ярлыков и политическими обвинениями. Находясь в целом под влиянием подобных подходов, первые работы по теме имеют важное научное значение, выразившееся в обозначении проблемного поля для дальнейшего исследования (в этом отношении важен факт появления работ по теме, недавно считавшейся закрытой навсегда, рассмотрение которой представляло определённую опасность для самого исследователя), формулировке основных проблем, вставших в этой связи перед исследователями, первых попытках систематического изложения позиций деборинской группы по основным проблемам философских наук и самостоятельной оценки их работы (в основном, неудовлетворительных). Дальнейшее развитие темы в начале шестидесятых годов было связано с развитием и углублением изучения деятельности деборинской группы, попытками систематической критики взглядов т.н. «меньшевиствующих идеалистов» по вопросам онтологии, гносеологии, истории философии, выявлению и изучению теоретических источников их философского творчества; в монографиях, посвящённых развитию марксистско-ленинской философии в СССР деятельности «диалектиков» начинает уделяться существенное место. Первый период изучения указанной темы имеет своим завершением выход первых учебных работ (I кн. VI т. «Истории философии», 1965), в которых формально признаётся значимость научной деятельности учёных деборинской группы для процесса становления философии в СССР и проводятся первые попытки их научной и моральной реабилитации. 3. В период с 1965 по 1985 гг. проводились активные исследования так называемого «меньшевиствующего идеализма» в СССР и за рубежом, о чём свидетельствуют многочисленные научные работы по теме. В целом исследованиям второго периода свойственен более академичный и объективный, по сравнению с ранними работами, подход к рассмотрению деятельности деборинской группы и написанию материала, стремление к углублению темы, подробному рассмотрению отдельных аспектов научного творчества деборинцев (в частности, были подвергнуты изучению и систематизации работы так называемых «меньшевиствующих идеалистов» по вопросам социологии, психологии, истории зарубежной философии (Г. В. Ф. Гегель, К. Маркс, Ф. Энгельс, Б. Спиноза), философии марксизма в России (Г. В. Плеханов, В.И. Ленин, А.А. Богданов-Малиновский), были исследованы их политико-философские взгляды; в зарубежных работах значительное место уделялось рассмотрению связи советского марксизма с естественными науками и полемике «диалектиков» с «механистами» в этой связи, изучению деятельности деборинской группы как основы для изучения и выявления специфических закономерностей «советской модели философствования»). Итогом второго этапа явилось появление крупных научных работ по теме, в которых деятельность и научное творчество так называемых «меньшевиствующих идеалистов» были подвергнуты всестороннему анализу и оценке с позиций имевших место к тому времени философских и идеологических парадигм (V т. «Истории философии в СССР»). Этим по преимуществу были обусловлены существенные недостатки работ второго периода, выразившиеся в постоянном тяготении авторов к идеологически перегруженным определениям и формулировкам, выработанным еще в 30-е - 40-е годы, поддержке позиций, сформулированных философами-сталинистами, выразившейся в неспособности множества исследователей формально признать ошибочность подавляющего большинства обвинений, выдвинутых против «диалектиков» официальной философской историографией, отказаться от использования идеологически окрашенных терминов и определений, осудить методы дискуссий 30-х годов, признавая лишь «отдельные ошибки», допущенные их участниками.

4. Третий период исследований по теме (1985 - 2001 гг.), по времени совпал с началом процесса смены государственной идеологии на территории нашей страны, чем было обусловлено множество радикальных изменений в подходах к изучению указанных вопросов. Значительная часть современных работ посвящена различным аспектам феномена культа личности Сталина и политизации философии в СССР, критике деборинских оппонентов, рассматривая деятельность деборинской группы в основном в этом контексте; внимание исследователей обратилось ко множеству ранее неизвестных материалов, ставших достоянием общественности в связи с изменением политической ситуации, что дало возможность по-новому взглянуть и оценить всех участников философского процесса, имевшего место в СССР в 30-е годы. Пересмотру были подвергнуты взгляды «диалектиков» на творчество Гегеля, Маркса, Ленина, вопросы партийности

Глава II

Дискуссия с так называемыми «меньшевиствующими идеалистами» 1930 - 1931 гг.: идеологизация философской полемики как метод политической борьбы и подавления инакомыслия

2.1 Философские дискуссии начала тридцатых годов двадцатого века завершили собой период относительно свободного развития философской мысли в СССР, начавшийся в середине предшествующего им десятилетия. В первые послереволюционные годы философы-марксисты поставили перед собой ряд актуальных для того времени вопросов о статусе марксистской философии, её отношении к естественным наукам, возможности утверждения новых научных теорий, использовавших неклассические, немеханические модели и объяснительные схемы, возможности подведения фундамента материалистической диалектики под естествознание, обсуждение которых вызывало непростую, зачастую ожесточённую полемику между противостоявшими друг другу по ряду вышеупомянутых вопросов группами. Такое положение дел давало возможность всестороннего рассмотрения позиций сторон, создавало условия для ведения диалога, иногда даже излишне эмоционального. Противоборство группы т.н. «механистов» («механицистов», как последние сами предпочитали себя называть, то-есть, по существу, «редукционистов»), во главе которой стояли И. Скворцов-Степанов, Л. Аксельрод (Ортодокс), А. Тимирязев, и группы «диалектиков», возглавляемых А. М. Дебориным, составляло основное содержание философского противостояния середины двадцатых годов.

Поводом для начала противостояния послужила публикация статьи И. Скворцова-Степанова «Исторический материализм и современное естествознание» в качестве дополнения к переводной работе Германа Гортера «Исторический материализм». Комментируя позицию автора, Скворцов-Степанов заметил, что исторический материализм, в сущности, продолжает дело, которое выполнено философским материализмом, отождествляемым с современным естествознанием. Обращаясь к выводам такового, автор на основании, в частности, формулировок закона сохранения энергии («... нигде не удаётся открыть никакого надбавка к тем количествам энергии, которые усваиваются растением из внешнего мира, и никаких особых таинственных форм энергии сверх тех, которые вообще наблюдаются в химических и физических процессах»¹) пришёл к выводу, что современное ему естествознание «смотрит на растение и на всякий живой организм как на чрезвычайно сложный, тонкий, но тем не менее всё же механизм, который усваивает энергию из внешнего мира и превращает, претворяет её из одних форм в другие», и что, следовательно, «марксист должен прямо и открыто сказать, что он принимает это так называемое механистическое воззрение на природу, механистическое понимание её»². С критикой этих положений Скворцова-Степанова в журнале «Большевик» немедленно выступил Я.Э. Стэн, открыв тем самым публичную дискуссию со сторонниками взглядов Скворцова-Степанова, по существу, совершенно правильно заметив, что отождествление философии марксизма с последними выводами естественных наук существенно ограничивает содержательную область философии как таковой, игнорируя тем самым диалектику как метод и элиминируя её значение для построения научной методологии и логики науки, и, следовательно, является недопустимым; положения, выдвинутые Скворцовым-Степановым, означают возвращение на преодолённые, «снятые» в гегелевском смысле этого слова, диалектическим материализмом позиции механического материализма конца XVII - XVIII века, возвращение, следовательно, к исследовательской программе механического материализма (редукция всех явлений и закономерностей окружающего мира к наиболее простым, «физико-механическим» типам связей между явлениями, перенесение специфической закономерности этого типа процессов на другие формы и виды процессов), к картезианскому механико-математическому объяснению природы, исключающему «качественно-конкретное исследование каждой особой части действительности»³.

Дискуссия, проходившая первоначально в основном в стенах института им. Тимирязева, вскоре вышла далеко за его пределы, переместившись, в частности, в Институт научной философии Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук и в периодическую печать. Обсуждались вопросы разработки диалектики как метода изучения природы и общества, возможности редукции нового качества к количественным процессам и отношениям, историко-философские проблемы (например, о философии Б. Спинозы и о связи её с марксизмом в части общефилософского мировоззрения). В качестве оппонентов выступали видные деятели философской науки того времени - А.М. Деборин, Я.Э. Стэн, И.К. Луппол, Н.А. Карев с одной стороны, и Л. И. Аксельрод, И.И. Скворцов-Степанов, А. Варьяш, А.А. Богданов - с другой. Задействованные силы проявляли блестящую подготовку в отстаивании своих позиций, поэтому к 1929 году в теоретическом плане установилась своеобразная «ничья», преодолеть которую деборинцам удалось только при помощи организационных мероприятий: новым этапом философских дискуссий явился созыв в Москве в Коммунистической Академии Второй Всесоюзной конференции марксистско-ленинских научных учреждений, в рамках которой состоялось подведение итогов полемики по основным вопросам философии естествознания⁴. Её результаты оказались неутешительны для «механистов», обвинённых в ревизионизме⁵. Группа Л. Аксельрод - А. Тимирязева потерпела поражение, в то время, как школа Деборина была охарактеризована в качестве примера ортодоксального марксизма-ленинизма, правильно понявшей современные цели и задачи марксистской философии (по существу, дискуссия между «механистами» и «диалектиками» явилась дискуссией между сторонниками модели философского знания, по ряду параметров близкой к позитивизму и представителями гегельянской материалистической традиции о предпочтительной модели дискурса для советской философской науки). «Диалектики» выиграли в противоборстве, несмотря на то, что обсуждавшиеся в ходе дискуссии вопросы во многом остались открытыми, оставшись незамеченными за обвинениями сторон в идеализме, ликвидаторстве, эклектизме, схоластике и тому подобном. К тому же в ходе конференции было отмечено стремление некоторых деборинцев квалифицировать позицию, занимаемую «механистами» не только как чисто-философские, теоретические разногласия, но и как политически неблагонадёжную «теорию правого уклона», провести попытку давления на оппонентов при помощи намёков на их политическую неблагонадёжность⁶, в некотором смысле опередив собственных оппонентов в лице митинско-юдинской группировки в выборе недозволенных полемических приёмов и деле их применения. Так, например, в своём заключительном слове на II Всесоюзной конференции марксистско-ленинских научных учреждений, А.М. Деборин характеризовал своих оппонентов «механистов» следующим образом: «Механистический блок обнаруживает чрезвычайно либеральное отношение ко всем ревизионистским течениям. В этом его особенность. Беспринципность составляет основу механистического блока. Он ведет ожесточенную борьбу только против диалектического материализма, но по отношению ко всем антимарксистским течениям он проявляет удивительную «мягкость»» . Хорошо известны также многие не весьма лицеприятные и политкорректные эпитеты, которыми «диалектики» от души «награждали» своих оппонентов в ходе дискуссии с «механистами», в частности, в ходе печатной полемики А.М. Деборина с Л.И. Аксельрод, в которой нашлось место и «псевдо-ортодоксии», и «сионизму», и «ревизионистским расхождениям с Энгельсом, Лениным и Плехановым». Нельзя не отметить, что кое-какие фразеологические обороты митинско-юдинская группа, безусловно, позаимствовала у своих «учителей», и не исключено, что именно последнее обстоятельство стало одним из оснований для сомнений, высказанных в 1928 году академиком В. И. Вернадским по поводу возможности избрания А. М. Деборина в члены Академии наук СССР, сделавшим из своих наблюдений вывод о том, что «течение, возглавляемое А. М. Дебориным, может привести по отношению к научной работе к нежелательным для роста научного знания в нашей стране результатам»⁸.

Тем не менее, несмотря на все указанные недостатки, дискуссии конца двадцатых годов несли в себе несомненный позитивный заряд, выразившийся в их открытости, актуальности содержания, попытках свободного обсуждения поставленных перед философами проблем и сравнительном отсутствии политического подтекста в выступлениях оппонентов - то, чего все последующие философские дискуссии будут лишены.

2.2 В начале тридцатых годов положение на «философском фронте» было существенно осложнено фактом политизации всех сфер общественной и культурной жизни страны, неотвратимо приближавшейся и к области идеологии, всё ещё находившейся вне единоличного контроля «вождя народов». Литература, политическая экономия и философия оставались вне сферы политического давления, и в связи с этим именно в это время под непосредственным контролем Сталина была начата кампания по дискредитации высококвалифицированных теоретиков в области общественных наук (под теоретический «обстрел» попали, в частности, талантливый политик, «теоретик партии» Н. Бухарин, эстетик В. Переверзев, экономист И. Рубин). Поэтому все последующие дискуссии существенным образом поменяли свой характер, результатами чего явились последствия, печально известные в современной литературе как «подавление философии» вообще⁹. При этом, исходя из анализа документов, в которых был зафиксирован последовательный ход разгрома деборинской группы, следует отметить, что процесс выдвижения обвинений по адресу «диалектиков», в том числе и имеющих философский характер, проходил не одномоментно: в нём, для удобства рассмотрения, можно выделить несколько существенных стадий, в зависимости от содержания выдвигаемых оппонентами Деборина и его единомышленников обвинений. Начиная с июня 1930 года можно говорить о начале организованной антидеборинской кампании, развязанной, в первую очередь, верхушкой партбюро философского отделения Института красной профессуры.

Датой начала рассматриваемой нами дискуссии, имевшей столь роковые последствия для школы «диалектиков», с нашей точки зрения, можно считать 27 декабря 1929 года - день, когда И.В. Сталин сделал на конференции аграрников-марксистов доклад «К вопросам аграрной политики в СССР». Отправным пунктом полемики послужил один из тезисов, выдвинутых Сталиным среди прочих в своём выступлении: теоретический фронт отстаёт от «успехов практического строительства». Несмотря на то, что в докладе речь шла преимущественно об отставании в области экономической теории и теории сельского хозяйства¹⁰, высказывания вождя были подвергнуты расширительному истолкованию, тем более, что выступление завершал призыв «выкорчевать с корнем все и всякие буржуазные теории, распространяемые иногда - к стыду нашему - нашими товарищами-коммунистами и засоряющие головы нашим практикам»¹¹. Новые веяния были незамедлительно подхвачены рядом «теоретиков», преобразовавших справедливое по существу сталинское замечание относительно необходимости соответствия теории народнохозяйственной практике в прикладных экономических науках в абсурдное требование соответствия «практике социалистического строительства» всего без исключения «теоретического фронта», включая философские науки, в силу своей специфики принципиально не ориентированные на достижение сиюминутных результатов: был поставлен вопрос о том, в какой степени высказанные положения относятся к философской теории.

Мнению деборинцев, считавших, что никакого отставания на «философском фронте» не наблюдается (даже с точки зрения здравого смысла об этом должна была свидетельствовать теоретическая «победа» группы Деборина над «механистами», формально зафиксированная соответствующими резолюциями конференции 1929 года), было противопоставлено мнение партбюро философского отделения Института красной профессуры, во главе которого стояли недавние студенты ИКП М. Митин и П. Юдин, заявившие о необходимости крутого поворота в свете выступления Сталина. Митинско-юдинская группа, сформировавшаяся в рамках отделения философии ИКП, изначально преследовала своими выступлениями собственные цели, хотя и совпадавшие в значительной мере с целями, впоследствии продиктованными им Сталиным, но гораздо менее амбициозными - к тому же первые попытки самостоятельных выступлений группировки на партсобраниях на поприще «критики и самокритики» выглядели беспомощно, как только её участники переходили к теоретическим вопросам. Молодые лидеры партбюро и примкнувшие к ним такие же недавние студенты Тимоско, Пичугин, Каммари пытались разворачивать «самокритику» вполне в духе сталинских директив, представляя в целом позицию, противоположную деборинской, требуя усиления непосредственной связи философского процесса с политикой в противовес уже неоднократно озвученной «диалектиками» установке на разработку теоретических вопросов, о чём свидетельствуют множественные стенограммы заседаний, проходивших в Институте философии Коммунистической академии в первой половине 1930 года.

Однако пока что все «декларации» полемистов разбивались о неизмеримо более сильную аргументацию «диалектиков» и, прежде всего, самого Деборина, понявшего полемику, направленную против него и его команды прежде всего как желание дискредитировать «философское руководство», хотя, как показывают деборинские выступления, причины такого рода намерений были для него в достаточной степени неясны. Деборин неоднократно заявлял о том, что «некоторые товарищи» напрасно пытаются «изобразить, что мы боимся каких-то дискуссий, боимся самокритики и прочего», что «всё это сумасшедшие пустяки»¹², давая понять, что за

«философское руководство» никто не цепляется. С точки зрения Деборина, было бы глупо отрицать за собой действительно имевшие место ошибки в повседневной работе («... у нас были недочёты в работе, у нас были ошибки и т. д. Смешно было бы, если бы у нас не было ошибок при том колоссальном движении, которым мы руководили эти последние годы»), однако:

«одно дело выступать таким образом, а другое дело выступать с убийственной критикой всей генеральной линии, с заявлением, что задача, которая перед нами сейчас стоит, это протереть тов. Деборина с песочком.

С места: Без песочка!

Деборин: Без песочка - это для плезиру, а именно с песочком - надо понимать, по-настоящему. протереть его как следует быть!»¹³.

Хотя с уверенностью можно говорить о том, что инициатива в немалой мере всё ещё оставалась в руках «диалектиков», к середине 1930 года антидеборинские выступления активизировались (ещё в марте с критикой Деборина выступил Ем. Ярославский с трибуны 2-го пленума Центрального Совета Союза воинствующих безбожников), а в июне к ним подключилась и партийная печать в лице газеты «Правда», опубликовавшая статью М. Митина, В. Ральцевича и П. Юдина «О новых задачах марксистско-ленинской философии», известную, как «письмо трёх», содержавшее в себе критику, направленную по адресу деборинской группы.

Надо сказать, что митинская группа была далеко не первой из тех, кому приходила в голову идея воспользоваться партийной печатью для выяснения философских отношений. Несколько ранее со статьёй в «Правде» с критикой существующего «философского руководства» выступал, в частности, профессор ИКП Дмитриев (этому вопросу была посвящена значительная часть уже цитированного здесь выше заключительного слова Деборина на заседании фракции ВКП (б) Института философии и Общества воинствующих материалистов-диалектиков, в котором Дмитриев, в свою очередь, был обвинён в «примиренческом отношении к некоторым положениям, основным положениям механистов» и «формально-логических заскоках»¹⁴). Однако вызвавшая недовольство Деборина статья Дмитриева выглядела гораздо более академичной по сравнению с опусом «молодых специалистов», продемонстрировавших, что все предыдущие выступления «философского руководства» в свою защиту были пропущены ими мимо ушей. В духе уже упоминавшейся сталинской директивы авторами был выдвинут ряд положений, в первую очередь о том, что на «философском фронте» дела обстоят неблагополучно и, несмотря на ряд успешно проведенных мероприятий, направленных против механической ревизии марксизма, в области философии наблюдается отставание от практических задач, продиктованных текущим моментом. Среди таковых Митин, Ральцевич и Юдин выделили в качестве первоочередных задач: борьбу на два фронта в философии (против механической ревизии марксизма и формально-идеалистических искажений теории материалистической диалектики), теоретическую борьбу с троцкизмом и «неокантианской эклектикой», более глубокую теоретическую разработку вопросов диалектического и исторического материализма применительно к современной ситуации, а также дальнейшую разработку ленинского философского наследия, в том числе пересмотр отношения к Плеханову и его работам в свете новшеств, привнесенных Лениным в области марксистской теории.

Многие положения, высказанные в статье, были, таким образом, прямо или исподволь направлены против деборинской группы: «диалектики» были обвинены в троцкистском истолковании сущности взаимоотношений между пролетариатом и другими классами, в ошибках формалистического и схоластического толка, нашедших свое выражение в оторванности научной проблематики, разрабатываемой «диалектиками», от повседневных политических задач, нежелании актуализировать научную теорию и развертывать «большевистскую самокритику». Также впервые прозвучало обвинение деборинской группы в непонимании ленинского принципа партийности философии, заключающегося, с точки зрения авторов статьи, в том, что «нет и не может быть партийности в философии, если эта философия... становится некоей самоцелью, не подчиненной коренным политическим задачам пролетариата», что, по словам авторов, может привести « . и приводит к образованию внутри марксизма-ленинизма... школ и школок и т.д.»¹⁵. Кроме того, Митин, Ральцевич и Юдин высказали свое недоумение публикацией возглавляемой Дебориным редколлегией журнала «Под знаменем марксизма» сомнительных с идеологической точки зрения работ без должного редакционного примечания, тем самым, с точки зрения авторов, молчаливо одобрив высказанные в них положения. В целом статья показала, что авторское понимание сущности «новых задач марксистско-ленинской философии» состоит в требовании крайней политизации, и, по выражению авторов, «подлинном превращении философии в руководство для революционного действия»¹⁶. Философское, весьма слабое, по существу, содержание статьи было использовано авторами в качестве прикрытия для обвинения оппонентов в политической неблагонадежности - содержавшаяся в работе критика философской работы «диалектиков» не имела конструктивной части, ограничиваясь констатацией реальных или вымышленных недостатков и не предлагая взамен собственных решений. Большинство из предложенных Митиным, Юдиным и Ральцевичем формулировок имели дидактический характер в свете упомянутого сталинского выступления и не затрагивали глубинной сущности проблематики, рассмотрением которой занималась в то время деборинская школа. Это косвенно подтверждается фактом того, что в это же самое время кампания по критике «диалектиков» была развёрнута всё теми же М. Митиным и П. Юдиным на заседаниях бюро философской ячейки ВКП(б) ИКП, о чём неопровержимо свидетельствуют стенограммы заседаний. Фразеология оставалась прежней: указывалось на «недопустимый для теории

марксизма отрыв от актуальных задач социалистического строительства» , отсутствие критики собственных ошибок, подмене принципиальных интересов марксизма интересами группы (П. Юдин, бывший в то время секретарём партъячейки, в одном из своих выступлений не преминул заявить, что такое положение «неизбежно приведёт к тому, что нельзя будет с этим положением мириться с точки зрения партийности»¹⁸). Несмотря на кажущуюся нелепость публикации статьи, так или и иначе посвящённой философской проблематике в далёком от каких бы то ни было философских проблем печатном органе, «Правда» дополнила работу редакционным примечанием, в котором выражалась солидарность с изложенными в статье положениями, недвусмысленно заявив о том, на чьей стороне находится ЦК¹⁹, тем самым придав легитимный статус митинско-юдинским измышлениям в жанре политического доноса и в значительной степени развязав группе руки для последующих действий, указав (скорее всего, с подачи Сталина и его окружения) на правильность выбранного ими пути.

Публикация в «Правде» выполнила роль своеобразного катализатора дискуссии: деборинцы уже не могли оставаться в стороне от развязанной

группой Митина - Юдина полемики, особенно после того, как претензии в их адрес неожиданно прозвучали со столь высокой трибуны, что вынудило группу Деборина как можно быстрее расставить все точки над i (как показал дальнейший ход дискуссии, такой вариант развития событий вполне устраивал деборинских оппонентов, предъявивших впоследствии группе Деборина ещё одно обвинение - в противостоянии точке зрения партии, озвученной центральным партийным органом). «Диалектики» не усмотрели в критике митинско-юдинской группы серьёзную угрозу для своих теоретических позиций, будучи справедливо уверенными в собственной «правоверности»: разобраться со столь неважно подготовленными в теоретическом отношении «врагами» не составило для них особого труда, что показала оперативно опубликованная журналом «Под знаменем марксизма» коллективная отповедь деборинцев группе Митина - Юдина под названием «О борьбе на два фронта в философии» (так называемое «письмо десяти»). Авторы статьи, среди которых присутствовали практически все крупные теоретики деборинской школы - А.М. Деборин, И.К. Луппол, Я.Э. Стэн, Н.А. Карев, Б.М. Гессен, - указывали оппонентам, что в их установках содержится неверное понимание сущности поставленных перед советской философией задач, что особенно неверно их понимание партийности в философии и её связи с социалистическим строительством, обращая внимание на явное отсутствие логики в умозаключениях авторов «письма трёх», из которых следует, что «и Ленин, выдвигая на первый план материалистическую переработку гегелевской логики, находился в стороне от вопросов строительства социализма»²⁰. С точки зрения деборинцев, основной задачей философии как раз является разработка теории, могущей быть незаменимой в разработке всё более возрастающих задач в области теоретического естествознания; для диалектико-материалистического метода находятся всё новые и новые сферы приложения, среди которых «проблемы времени и пространства в теории относительности, проблемы эфира, волны и частицы в физике, проблемы наследственности и изменчивости в биологии»²¹, и которые необходимо приводят науку к философским вопросам. В этих условиях, по мнению «десяти», совершенно неправильно противопоставлять разработку теории материалистической диалектики изучению проблем социалистического строительства - поворот в философии, о котором так много говорилось в «письме трёх», невозможен без дальнейшего развития её собственной методологии, а из истолкования «поворота», предложенного группой Митина - Юдина, может последовать только поверхностная разработка вопросов и «легкомысленная игра в цитаты»²². Более того, местами деборинцы сами переходили в наступление, замечая по поводу обвинений своих коллег в эклектизме, что «тт. Юдин, Дмитриев, Фурщик, Митин и Ральцевич» видимо, замещают собой партию и получили мандат на непогрешимость, не видя на деле связей между философской работой и общей борьбой партии с примиренчеством и эклектикой²³. С этой позиции авторы статьи рассматривают ошибки и фальсификации, допущенные Митиным, Ральцевичем и Юдиным при цитировании и истолковании высказываний «диалектиков», на основании которых, например, Н. Кареву и Я. Стэну были приписаны обвинения в «воинствующем эклектизме» и «примиренчестве» в связи с новыми задачами, поставленными партией перед марксистско-ленинской философией. Деборинцы указывали, что в работах оппонентов имел место ряд крупных ошибок, свидетельствующих об их недостаточной философской подготовленности, при этом не отрицая, что некоторые из их действительных ошибок, меры по которым уже были приняты, имели место.

Следуя логике выступления деборинской группы, авторы статьи «О новых задачах марксистско-ленинской философии» в полной мере продемонстрировали собственную посредственную квалификацию, идеологическую ангажированность, а также тот самый «формализм» и «эклектику», против которых были направлены заявленные ими формулировки. Слова «диалектиков» о том, что на основании такого подхода существует реальная опасность того, что вместо изучения при помощи диалектики конкретных явлений и обогащения ее самой с опорой на всю совокупность современного знания «законы диалектики будут превращены в бессодержательные схемы, жонглирование которыми приведет к чисто-

схоластическому ее пониманию», превратятся в «пустую формулу, в которой

замораживается готовый результат прошлого исследования» , во многом оказались пророческими для сценария дальнейшего развития философии в СССР. Не вызывает сомнения, что теоретически продуманная и логически несравненно более убедительная отповедь деборинской группы, данная выступлению недавних собственных студентов, была призвана поставить точку в упомянутой дискуссии, однако дальнейшее развитие событий показало, что в ее прекращении - и, более того, в таком исходе, - не были заинтересованы ни оппоненты «диалектиков», ни те, кто организовывал и направлял их действия, однако нельзя не констатировать, что попытка навязать философскую полемику группе Деборина на первой стадии противостояния, по существу, провалилась.

2.3 Таким образом, втягивание группы Деборина в дискуссию по текущим философским вопросам в силу указанных причин оказалось для митинско-юдинской группировки невозможным, что заставило последних пересмотреть свою тактику на втором этапе полемики, сконцентрировав огонь критики на мнимой политической и партийной неблагонадёжности «диалектиков». Сами того не желая, деборинцы подали своим противникам прекрасный повод для подобного рода измышлений: коллективное «письмо десяти» было опубликовано в майском номере «Под знаменем марксизма», в значительной части посвящённом итогам XVI съезда ВКП(б), о чём имелась даже соответствующая надпись на обложке. В №14 другого крупного общественно-политического периодического издания - журнала «Большевик», -появилась рецензия В. Ральцевича под названием «Философский «подарок» XVI съезду партии», посвящённая разбору философских, а главное, партийных «ошибок» редакции журнала и деборинской группы (незачем говорить о том, что редколлегия «Под знаменем марксизма» в 1930 году практически целиком состояла из деборинских «теоретиков», поэтому критикуя редакционную политику журнала, члены митинско-юдинской группы продолжали начатую ими несколькими месяцами раньше линию на идейную дискредитацию «философского руководства»).

Основная мысль рецензии сводилась к набору положений, в той или иной степени озвученных в ходе предыдущих выступлений противоборствующих сторон, но высказанных гораздо более отчётливо. «Философское руководство» не справилось с адекватным освещением вопросов, поднятых на текущем съезде, их деятельность «не отражает борьбы за линию партии оружием марксистско-ленинской философии, показывает определенное политическое отставание «основных философских кадров»»²⁵, оторвалось от политической и партийной жизни, что, с точки зрения Ральцевича, наглядно демонстрируется реакцией «диалектиков» на статью в «Правде» («этот вопрос является центральным пунктом, по которому философское руководство до конца разоблачает свое непонимание задач поворота, отрицательное отношение к самокритике и т. д. (статья А Деборина и др. «О борьбе на два фронта в философии»)»²⁶). Большинство «критических» выводов Ральцевича основаны на произвольном перетолковании высказываний «диалектиков» из работ, помещённых в рассматриваемом номере журнала - вместо действительного анализа автор предпочитал цепляться к словам, например, следующим образом:

«В качестве примера можно еще привести следующую, весьма неудачную, путанную формулировку т. Деборина: «Несомненно, что мы стоим перед новыми классовыми боями поскольку сопротивление со стороны кулачества и капиталистических элементов вообще будет увеличиваться в связи с процессом упрочения и развития социализма». (Курсив мой. - Н.К.).

Недостаточно и потому неправильно говорить, что мы только стоим перед новыми классовыми боями, как будто эти бои только еще предстоят. (См. также стр. 10). Мы уже находимся в полосе «последнего и решительного боя» с русским капитализмом. Период между XV и XVI съездом является периодом обострения классовой борьбы в связи с развернутым наступлением побеждающего социализма»²⁷.

Не вызывает сомнений, что использование такого рода методов «критики» позволяло доказать всё, что угодно и на каких угодно основаниях. Однако обсуждение «теоретических ошибок» деборинской группы служило лишь своеобразным фоном для вынесенного в конец рецензии осуждения «статьи десяти» как «попытки противопоставить философской линии «Правды» философскую линию «ПЗМ» и нынешнего философского руководства», отличающейся к тому же «крайне спесивым, барско-пренебрежительным тоном по отношению к тт., посмевшим выступить на повороте с самостоятельной позицией в вопросах философии»²⁸. При этом Ральцевич не постеснялся подменить тезис, попытавшись представить выступление «десяти» как элементарное сведение счётов за выступление в порядке самокритики, лишённое какого бы то ни было положительного содержания и разумных оснований:

«Если выжать все «положительное содержание» этой статьи, то оно сведется к весьма уже тощей для наших дней истине, «что нужно разрабатывать теорию материалистической диалектики». Теперь требуется это конкретно делать, и делать на конкретном материале и естествознании и, особенно, на богатейшем социально-экономическим материале нашей эпохи. А об этом-то как раз в статье меньше всего. Статья «О борьбе на два фронта в философии» совершенно обходит выдвинутый в «Правде» вопрос о значении Ленина в развитии философии марксизма, о соотношении Ленин - Плеханов, как философов-марксистов (вопрос о значении Ленина в развитии философии марксизма и соотношении Ленина и Плеханова в истории русского марксизма применительно к деборинской группе был поставлен в рассматриваемой статье Ральцевича впервые. - Н.К.), о партийности философии и т.д. Авторы этой статьи, обвиняя авторов статьи в «Правде» в путанице, эклектизме, в списывании и т. д., ни единой документальной ссылкой не подкрепляют столь тяжких обвинений. В действительности же все основные положения статьи «трех» остаются в силе. Философские руководство журнала «ПЗМ» не понимает всей необходимости, всего политического значения, требуемого на философском фронте поворота. Лучшим доказательством этого положения в «Правде» является № 5 журнала «ПЗМ». Журнал «ПЗМ» не понимает содержания и значения борьбы на два фронта в философии марксизма. Философское руководство отчаянно сопротивляется развертыванию самокритики в философском движении, чему ярчайшей иллюстрацией является

и передовая, и статьи тт. Карева, Агола, С. Новикова, статьи А. Деборина и

др.» .

Вполне клеветнические, по своему существу, заявления В. Ральцевича преследовали главной своей целью демонстрацию того, что «философское руководство» не только намеренно заблуждалось в течение нескольких лет по ряду вопросов в теории, но и продолжает упорствовать в своих ошибках, доходя до открытого противопоставления (и, следовательно, противостояния) собственной позиции точке зрения партии, тем самым становясь врагами партии. Проблема состояла в том, что над участниками философского процесса ещё не витал грозный призрак 37-го года. «Диалектики» продолжали публично озвучивать собственные точки зрения и безжалостно критиковать своих оппонентов, продолжая справедливо полагать, что «партия ещё не выдала тт. Митину, Юдину, Ральцевичу мандат на непогрешимость и право её замещать» не зная, что через непродолжительное время их противостояние будет расценено как противостояние партии, системе, теоретическая (и практическая - если принимать во внимание известный тезис о практике как единственном критерии истинности теории) измена Родине. Правда, как показали дальнейшие события, «диалектикам» уже вряд ли могло что-нибудь помочь, даже если предположить абсурдную возможность того, что деборинцы в полном составе имели возможность ещё в июле 1930 года согласиться с полудилетантскими рассуждениями Митина, Юдина, Ральцевича и иже с ними и покаяться во всём, в чём «молодые специалисты» требовали от них покаяния. Напротив, как это следует из анализа документов, имеющих отношение к рассматриваемой нами дискуссии, в период с июля по октябрь 1930 года «диалектики» не оставляли попыток так или иначе объяснить в периодической печати и на партсобраниях, что претензии митинско-юдинской группы большей частью надуманы, субъективны, продиктованы скорее их личными воззрениями, нежели объективно существующими проблемами в области философии, продолжая считать, что текущая дискуссия в целом носит чисто-философский характер. Кроме этого, Митин и K^o пока что добивались своими выступлениями результата, противоположного желаемому: в защиту группы Деборина в печати начали выступать учёные, ранее не принимавшие непосредственного участия в деятельности «диалектиков». В частности, против методов, применяемых в своих философских выступлениях группой Митина, выступил молодой специалист в области органической химии С. Новиков со статьёй «Воинствующая путаница», с самого начала отмечая, что:

««Самокритика» (в кавычках) заключается в том, что мы сами критикуем других, но не самих себя. выступают тт. Митин, Ральцевич и Юдин (в алфавитом порядке) для доказательства, что А. М. Деборин хотя и не 100%-ный либерал и каутскианец, но что-то в роде этого, и во всяком случае - конкретный носитель всего зла, носитель «формалистического, абстрактно-схоластического уклона в философии», уничижитель Ленина, как философа и теоретика, «Ленина, как мыслителя», и, наконец, зажиматель самокритики на философском фронте. «Самокритикующие» пописывают статейки без аргументов или с аргументами, позаимствованными у «самокритикуемых», «самокритикуемые» вынуждены вести дискуссию в эпистолярной форме, история советской философии обогащается целой серией философских писем в редакции»³⁰.

Статья Новикова ясно продемонстрировала всю ничтожность и вторичность теоретических позиций, занятых митинско-юдинской группой на «философском фронте», представляя собой по существу блестящий теоретический анализ и критику таковых, редкий для советской философии периода своего становления (и невозможный после 1931 года). Во-первых, отмечал Новиков, Митин, Юдин и Ральцевич абсолютно напрасно полагают, что отстаиваемая ими точка зрения самостоятельна и делает им честь в качестве «наиболее чутких философов-партийцев». Объявляя Деборина и его группу «носителями формалистического и абстрактно-схоластического уклонов в философии», митинско-юдинская группировка целиком и полностью наследовала «механистам», неоднократно обвинявших деборинцев, разрабатывавших теорию материалистической диалектики, в гегельянщине, схоластике, формализме, поповщине etc. («Л. И. Аксельрод», - пишет С. Новиков, - «написала «В защиту диалектического материализма» целую книгу «Против схоластики»... Деборина. Сарабьянов собрал и кодифицировал все эти «эпитеты» в бойком и безвкусном памфлете, который по своему тону почти мог бы конкурировать с «партийной» и «пристойной» полемикой Ральцевича... А наши «наиболее чуткие философы-партийцы», позаимствовав у механистов главное обвинение против Деборина (обвинение в формалистическом уклоне!), воображают, что они заняли «самостоятельную позицию» при повороте на философском фронте. Самомнение воинствующих плагиаторов, которые все, что у них есть правильного, списали, без указания источника, из резолюции «Об итогах и очередных задачах на философском фронте» («П.З.М.» № 4) или из работ, докладов и выступлений Деборина и его ближайших учеников»³¹). Во-вторых, обвинения Деборина и его сотрудников в «формализме, приверженности логическому по сравнению с историческим» etc. большей своей частью не имеют никакого отношения к действительному положению дел (по меткому замечанию С. Новикова, «берем последние работы Деборина: «Ленин как мыслитель» - не менее, чем наполовину, посвящена проблемам исторического материализма (империализма, диктатуры пролетариата; культуры). «Диалектика и естествознание» увязывает проблемы теории материалистической диалектики с жгучими проблемами современного теоретического естествознания. «Очерки по истории материализма XVII и XVIII вв.» дают логический и исторический, теоретико-познавательный и социально-классовый анализ философских, атеистических, этических и социально-политических воззрений указанных мыслителей. «Философия и марксизм» (изд. 1930 г.) более чем наполовину состоит из статей на жгучие социологические темы (.).»³²) и поэтому голословны, направлены на дискредитацию значимости научных работ деборинцев (Новиков замечает, что при таком подходе «история марксистской философии делится на две эпохи - от Маркса, Энгельса и Дицгена до Ленина и от Ленина до... Митина, Ральцевича и Юдина»³³). В-третьих, по мнению Новикова, столь же безосновательными являются митинские обвинения Деборина в недооценке Ленина как философа-марксиста, теоретика, диалектика. Многочисленные деборинские высказывания о том, что Ленин был философом-практиком, учил практическому материализму означают ни что иное, как признание философской партийности ленинского материализма, его специфики по сравнению с материалистическими взглядами Плеханова, что «Ленин был воплощением партийности в философии, что он ни в какой мере не был заражен формализмом, отрывом теории от практики, философии от политики, логического от исторического. Это и только это (а это идеал, к которому мы стремимся при повороте на философском фронте) вложил Деборин в свою характеристику «Ленина как мыслителя»»³⁴, что «ленинское понимание материалистической диалектики составляет новую ступень в развитии диалектического материализма» (деборинское предисловие к IX Ленинскому сборнику), чего митинско-юдинские «теоретики», по-видимому, не понимали и не хотели понимать.

Скорее всего, для автора статьи уже были очевидны некоторые угрожающие признаки надвигающегося «поворота», закончившегося для самого Новикова, как и для множества других «инакомыслящих» десятилетиями сталинских концлагерей. Отдельные места «Воинствующей путаницы» звучали как предостережение: «Нужно со всей силой ударить по действительному формализму, а они (митинско-юдинская группа. - Н.К.) борются с вымышленным «формализмом» Деборина, от которого они впервые услыхали про существование формалистической опасности. Можно ли представить себе большую идейную сумятицу и беспринципность, более грубое попрание всех законов истории и логики марксизма? И такие путаники надеются выхлопотать себе монопольное право на большевистскую философию. Они обвиняют Деборина в предпочтении логического историческому, потому что их собственный «основной метод работы» есть предпочтение алогического логическому и истерического историческому (...). Тов. Митин, один из «наиболее чутких философов-партийцев»... хочет вместе с Ральцевичем взять себе на откуп всю партийность в философии»³⁵. Однако и в этом, как и во многих других случаях, автор поплатился прежде всего за недооценку значимости сил, стоявших за молодыми сталинистами, постаравшись свести критику к уничижительным насмешкам над философскими потугами деятелей митинско-юдинской группировки и над В. Ральцевичем в частности: «Вы очень похожи на двух знаменитостей: как «теоретик» - на Вашего «теоретика» -Троцкого, а как стилист — на Вашего тезку — Василия Тредьяковского. Вы и в теоретическом и в стилистическом отношении quantite negligeable — ничтожная и... смешная величина (.). Выражаю Вам на прощание свое «общечеловеческое» сочувствие по случаю постигших Вас литературных «успехов» на философском повороте»³⁶. Теоретическая ничтожность «молодых специалистов» с избытком компенсировалась чудовищной сталинской волей к власти, не оставлявшей места для тех, кто имел неосторожность оказать любого рода сопротивление её эмиссарам.

2.4 При оценке хода дискуссии «диалектиков» с митинско-юдинской группировкой 1930 года невольно обращает на себя внимание скорость развития событий, во многом обусловленная «не вполне академическим» её характером. Предыдущая дискуссия с так называемыми «механистами» продолжалась в течение пяти лет. Организаторы текущей полемики таким временем не располагали, или, что, скорее всего, наиболее вероятно, просто не хотели ждать. С июня по октябрь 1930 года ими постоянно изыскивались новые, более действенные силы и средства для повторных разбирательств, о чём свидетельствует непрекращавшаяся перепалка в печати, значительную роль в которой сыграли партийные издания - «Правда» и журнал «Большевик», публиковавшие всё новые порции критики в адрес «диалектиков». Неудивительно, что наиболее напряжённым месяцем в ходе дискуссии стал октябрь, когда противостояние перешло в третью, решающую стадию. Этому способствовало открытие 17 октября расширенного заседания Президиума Коммунистической Академии, ставшее наиболее драматическим событием в ходе рассматриваемой полемики. На первых двух этапах сопротивление деборинской группы сломить не удалось - митинско-юдинская группировка и те, кто её поддерживал, оказались ожидаемо слабыми теоретиками, поэтому можно с уверенностью утверждать, что характер обвинений, направленных по адресу деборинцев, начал существенно меняться. В ситуации, когда архитекторы сталинского культа личности остро нуждались в идеологическом

«обожествлении» Ленина и «теоретической сакрализации» его наследия, выставляя Сталина в качестве полноправного носителя гениальной ленинской харизмы, продолжателя дела Ленина, ученика, превзошедшего своего учителя, гораздо проще оказалось предъявлять своим оппонентам вымышленные по большей части обвинения в «недооценке» ленинских работ, недооценке значимости ленинской личности для материалистической философии в России, изыскивать в их творческих биографиях факты критики или хотя бы простого несогласия с положениями ленинских работ. В рамках этой логики спорить с Лениным оказывалось уже далеко не безобидным занятием: противостояние ленинским положениям, вне зависимости от их содержания, начало пониматься как противостояние Сталину как «продолжателю ленинского дела», «Ленину сегодня». Это показали первые же выступления.

Заседание Президиума Коммунистической Академии 17 октября началось с доклада заместителя директора Комакадемии В.П. Милютина об общем положении на философском фронте. Кажущееся несоответствие специальности докладчика философской тематике доклада (В.П. Милютин был экономистом), скорее всего, преследовало вполне конкретные цели. Появление на трибуне с генеральным докладом о положении на философском фронте человека, в принципе, далёкого от философии, решало одновременно две задачи: показать, что проблемы, поставленные в выступлении, переросли узкоспециальные рамки «философской дискуссии» и имеют принципиальный характер для всей области общественных наук и, - не в последнюю очередь, -продемонстрировать, что «философское руководство» и, прежде всего, сам Деборин, которому, по логике вещей, надлежало выступить с этим докладом самому, «не оправдали доверия». Выступление было далеко не случайно начато словами о важности для современного периода постановки методологических проблем и о недопустимости отхода от марксизма в части соотношения теоретической работы и практики: далее следовала констатация факта «формалистического характера тенденций», состоящих в отрыве теории от практики и имеющих место не только в работе философских учреждений, но и в

«произведениях руководящей головки этих учреждений» . Цитируя слова Сталина о необходимости оценки правильности и полноты усвоения, изучения, разработки и пропаганды ленинизма и ленинской теории, Милютин далее замечает, что «первое, что приходится поставить в минус нашим философским учреждениям и нашему руководству в области философии, это недооценка

Ленина как философа, недооценка наследства Ленина в области философии.

Если вы возьмёте «Под знаменем марксизма», вы найдёте замалчивание роли

Ленина как философа»³⁸. С точки зрения Милютина, в работах «диалектиков», и

в первую очередь, самого А.М. Деборина, имел место ряд ошибок, связанных с

оценкой ленинских философских позиций, как-то: недооценка вклада Ленина в

развитие диалектического материализма, замалчивание ленинской критики

Гегеля и неправильная в связи с этим трактовка ленинской позиции по

отношению к Гегелю и гегельянству, «смазывание» различий между Лениным и

Плехановым, более того - недооценка работы Ленина в области философских

проблем вообще и связанное с этим понимание Ленина как практика,

революционного деятеля, но не как теоретика. По словам докладчика, «в

области философии. мы наблюдаем со стороны Деборина определённые

тенденции отхода от ленинизма, отхода от постановки Ленина, который.

требует применения методологии диалектического материализма ко всей

конкретной действительности»³⁹. Милютин обвинял деборинцев в аполитизме,

отрыве от конкретной политической обстановки, становясь при этом на защиту

позиций группы Митина - Юдина: «В этом отношении та критика, которая

была произведена тт. Митиным, Ральцевичем и др., поставила и правильно

заострила наше внимание на целом ряде больных вопросов. Как эту критику

встретило философское руководство? К ней отнеслись опять-таки по своему

обыкновению: мы - философы, мы - специалисты, никто ни черта больше в

философии не понимает, нас не касайтесь, нас не трогайте. И так относиться к

критике является ошибкой»⁴⁰. Здесь же докладчик замечает, что необходимо

уделить более пристальное внимание философским кадрам, потому что «у нас

такое положение, что определённая группа, очень ограниченная, начинает

выставлять себя монополистом на философском фронте. никаких других

монополий мы не допустим» .

Критика, высказанная Милютиным в докладе была на порядок серьёзней и, как следствие, опасней для тех, кому она была адресована, даже если не учитывать политическую ситуацию момента. Несмотря на то, что некоторые тезисы выступления были озвучены ранее другими критиками деборинской группы (это, в первую очередь, относится к обвинениям в аполитичности, отсутствии «здоровой самокритики» и неприятии критики со стороны), в целом доклад прозвучал угрожающе, и присутствовавшие на заседании деборинцы не могли не почувствовать, что тучи сгущаются. Тем не менее, попытка дать бой критикам и выяснить отношения последовала с их стороны незамедлительно в содокладе А.М. Деборина, обозначившем последнюю линию обороны «диалектиков». Как и несколькими месяцами ранее, Деборин попытался ещё раз донести до оппонентов очевидную мысль о том, что никто не утверждает, что у философского руководства не было ошибок или недостатков, но не ошибается тот, кто ничего не делает, а постановка вопроса о нетерпимом отношении к указаниям на недостатки провокационна по своей сути: «Мы сами стоим на почве решительной самокритики, но мы желаем, чтобы самокритика была действительно средством и методом, способствующим изживанию наших ошибок и недостатков. (самокритика. - Н.К.) не должна превращаться в средство огульного опорочивания вообще философских кадров (...). Опасность грозит в настоящих условиях с этой стороны»⁴². Что касается обвинений в формализме, то подобная нелепость происходит всецело от неверного понимания его сущности, при котором формализм есть «всякая теоретическая мысль, всякий теоретический анализ», и в этом состоит самая большая опасность поворота от марксистско-ленинской теории, когда критика может быть сведена к «вылавливанию отдельных словечек, отдельных мест совершенно безо всякого смысла, без связи со всей концепцией автора»⁴³. Плодами такого подхода являются и обвинения в неправильной оценке ленинского наследия, возникшие из-за неадекватного понимания цитат. С точки зрения А. М. Деборина, основная теоретическая проблема советской философии - разработка теории материалистической диалектики и связанные с ней проблемы смены закономерностей, формаций, смены форм сознания, - имела и будет иметь огромное практическое значение, ибо с ней связаны перспективы развития, перестройки и продвижения вперёд современных научных дисциплин, поэтому видеть во всякой теоретической проблеме формальный подход и отсутствие связи с практикой есть искажение вопроса хотя бы с точки зрения здравого смысла. В должной мере это относится и к проблеме разработки вопросов, поставленных Лениным в своём творчестве (проблемы циклов, проблемы изучения различных типов закономерностей etc.); эта проблема велика, её решение накладывает известные временные рамки на исследователя, так что говорить можно, да и то с известной оговоркой, только о недостаточности разработки теоретического наследия Ленина, а не о недооценке. Ситуация же, когда одни работают, а другие критикуют, ненормальна. «Этапный» лозунг «большевизации марксистско-ленинской философии» переворачивает истинное положение дел с ног на голову⁴⁴. Пересмотр на этом основании установок «диалектиков», как в области естествознания, так и в иных областях их деятельности категорически недопустим, как недопустима позитивная полемика при помощи передёргивания цитат и разработка теоретических проблем при странном понимании сущности формалистических уклонов - таков был основной смысл выступления Деборина, в последний раз призвавшего советское философское сообщество к fair play, соблюдению правил научной дискуссии, этики научного исследования. Но первые же выступления в прениях показали, что все призывы Деборина не только остались без ответа, но и вообще не были услышаны.

С этого момента противники деборинской группы окончательно перешли к откровенно иезуитским методам ведения дискуссии. Слово для выступления было, в частности, предоставлено М. Митину, не упустившему возможность для сведения счётов. В первых же словах выступления Митин обвинил Деборина в третировании партийной печати: «Допустим, что статьи товарищей, напечатанные в партийной печати - на страницах «Правды», на страницах «Большевика», на страницах «Комсомольской правды» и т. д., страдали большими промахами, недостатками и т.д.... Предположим, что в наших выступлениях есть целый ряд ошибок. Но тот факт, что эти критические статьи и именно эти статьи помещаются на страницах партийной печати свидетельствуют о том, что, очевидно, в философской теоретической области что-то неладно»⁴⁵, - и в непонимании задач «борьбы на два фронта», стоящих перед философией. С точки зрения Митина, наряду с механистической ревизией марксизма существует ещё одна опасность для марксистской философии -идеалистическая, исходящая от «формалистической литературы, которую мы в настоящее время имеем и которая идёт, конечно, под флагом ленинской ортодоксии в области теории»⁴⁶, то есть, по сути дела, от теоретических работ «диалектиков». Постановка долговременных задач в области философии есть, по Митину, ничто иное, как уход от действительного анализа конкретной обстановки, пустое теоретизирование и оппортунизм. Успехи, проявленные в борьбе с механистами, практически не имеют значения по сравнению с системой идеалистических ошибок, якобы имевших место в работах деборинской школы. Митиным были вновь повторены аргументы, уже высказанные ранее Милютиным: «диалектики» недостаточно полно поняли Ленина, проигнорировали роль Ленина и ленинизма в развитии марксистско-ленинской философии, недооценили ленинское философское наследство, неправильно поняли соотношение между Лениным и Плехановым, видя в ленинизме только «политику и тактику»⁴⁷ и так далее ad infinitum (не было бы правильнее сказать - ad nauseam!). Что касается иных аспектов философской работы деборинской группы, то Митин обвинил Деборина в неправильном понимании вопроса о соотношении между материализмом в области природы и материализмом в области истории у Фейербаха и в «недостаточно критическом отношении к гегелевскому идеализму», выраженном в недостаточности критической переработки его взглядов в духе материалистического понимания.

Как видно, М. Митин преуспел в навешивании ярлыков, и неудивительно, что многие из последующих выступлений были выдержаны в столь же тенденциозном духе, далёком от духа реального научного спора. Дискуссия по существу была превращена в избиение неугодных; достаточное количество высказанных далее выступающими замечаний было высказано уже не по поводу тех или иных философских разногласий, а по поводу идеологических и партийных установок оппонентов, якобы вытекающих из произвольного толкования смысла их работ. Своеобразие «полемических приёмов» перешагнуло через все дозволенные границы, когда выступавший одним из докладчиков в прениях Е.М. Ярославский упомянул статью Деборина «Философия Маха и русская революция», напечатанную журналом «Голос социал-демократа» в 1908 году, когда автор стоял на несколько иных, нежели Ленин, философских позициях, и содержавшую в себе критику большевизма как «бессознательного махизма». Примечателен связанный с этим диалог сторон:

«Ярославский. ... Разве т. Деборин в 1908 году не знал, что «большевистские стратеги и тактики" в 1908 году включают в себя и Ленина, принципиального противника махистов?... Он (Деборин) уверял тогда почтеннейшую меньшевистскую публику, что «большевистские тактики и практики - бессознательно махисты и идеалисты».

Деборин. Это о Богданове.

Ярославский. Видите ли, он говорит - это относится к Богданову. Нет, не к Богданову.

Деборин. Я же был меньшевиком тогда.

Ярославский. Погодите, не в этом же дело, а в том, что вы и после не

признали неправильной эту статью» .

И далее: «Вы никогда не сказали: «. я тогда умышленно смешивал - из политических соображений, - воедино Ленина и Богданова». Вот это было бы правильно. Есть у вас где-нибудь такое заявление?. Вы, - в целях политической борьбы, - в своё время шельмовали Ленина как философа»⁴⁹.

Подобная тактика уже не имела своей целью ничего, кроме откровенного запугивания противника, ибо ничего общего с проблематикой текущей дискуссии у статьи Деборина 1908 года не было, да и быть не могло. Упоминание прошлых - действительных или вымышленных, - грехов «диалектиков» производилось в рассчёте на деморализацию группы, на лишение её какой бы то ни было способности к сопротивлению. Рассчёт оправдался. Разговор шёл уже не о теоретических разногласиях, а о политической благонадёжности, и в ходе этого разбирательства деборинцы были загнаны в угол. Оппонентам удалось надломить непобедимых теоретиков только с помощью запрещённых приёмов ведения дискуссии. Против деборинской группы были брошены все партийные резервы. Борьба «диалектиков» с политизацией философии, с подменой науки демагогией и ссылками на авторитет была переквалифицирована в борьбу с партией, которая, как это показало дальнейшее развитие событий, во многом направляла и организовывала мероприятия по целенаправленному разгрому деборинской школы. Безусловно, такое противостояние долго продолжаться не могло -противники почти добились своих целей, что показало заключительное слово А. М. Деборина. Одного из наиболее авторитетных философов и учёных своего времени заставили оправдываться, каяться и требовать покаяния у единомышленников: «. я целиком согласен с самым резким осуждением, с самой резкой квалификацией, какую только большевик-ленинец может дать этой статье («Философия Маха и русская революция» - Н.К.)»⁵⁰. Под давлением политических обвинений Деборин был вынужден признать «ошибочными» свой содоклад, «философскую полемику с т. Милютиным» и «статью десяти»: «философское руководство сделало грубейшую политическую ошибку, напечатав письмо десяти на страницах «ПЗМ». Эта была крупная ошибка, ибо это выступление объективно означало противопоставление себя центральному органу партии, в котором было напечатано выступление «трёх» и с которым в основном центральный орган согласился»⁵¹. И хотя в выступлении ещё предпринимались попытки отстоять некоторые теоретические позиции, отказавшись от «случайных неудачных формулировок», в целом Деборин и его группа уступили партийному давлению, проголосовав 23 ноября за разгромную резолюцию по докладу Милютина, предложенную, по существу, их оппонентами. Дискуссия в том виде, в котором она существовала с самого начала, прервалась и более уже не возобновлялась за полным отсутствием какого бы то ни было философского содержания. Деборинская группа была деморализована и разбита, теоретические позиции были безвозвратно сданы. Начался четвёртый, самый трагический этап дискуссии (стоит оговориться: по существу, после 17 октября никакой дискуссии в общепризнанном смысле слова уже не велось - место имел лишь набиравший обороты теоретический разгром научной школы Деборина, сопряжённый с нечеловеческими моральными унижениями для её членов), поставивший на долгие годы точку в каких бы то ни было изысканиях в области философии, противоречащих «генеральной линии».

2.5 Вне всякого сомнения, новой точкой отсчёта для дальнейшего развития событий стал день 9 декабря 1930 года - день встречи И.В. Сталина с членами бюро партъячейки ИКП философии и естествознания. От этой встречи зависело многое: молодые сталинисты ещё не в полной мере чувствовали себя победителями, несмотря на то, что разгром деборинской группы, по существу, уже состоялся. Исполнители сталинских директив видели необходимость апеллировать к вождю ещё и потому, что не считали себя вправе ставить точку в сложившейся ситуации самостоятельно, для того, чтобы не посягнуть тем самым на быстро растущий «авторитет» Сталина в области философских наук и не оказаться в глазах последнего чрезмерно самостоятельными - слишком поучительной в этом отношении оказалась участь «диалектиков». С другой стороны, встреча девятого декабря была призвана служить показателем того, что истинные организаторы и вдохновители дискуссии с деборинской группой выходят из тени и начинают открытые действия, уже непосредственно давая указания своим сотрудникам и разрушая тем самым последние иллюзии их теоретической «независимости». Партия в лице Сталина уверенно брала ответственность за происходящее в свои руки.

События декабря 1930 года в известной степени можно считать апокрифом истории советской философии: долгое время определения и указания, данные Сталиным в ходе беседы с бюро ячейки цитировались преимущественно по резолюции бюро ячейки ИКП философии и естествознания от 29 декабря 1930 года⁵². Такое положение дел не могло не привести ряд исследователей (в частности, И. Яхота⁵³) к выводам о том, что высказанные Сталиным положения не имеют документальных подтверждений. Господствовавшая до недавнего времени точка зрения подверглась пересмотру сравнительно недавно после публикации исследователем Г.Г. Квасовым расшифровки записей М. Б. Митина, сделанных в ходе беседы и первоначально предназначавшихся для написания воспоминаний. К сожалению, проект издания митинских мемуаров, осуществить который планировалось в конце 70-х годов, так и не состоялся, оставив после себя множество черновых записей, исследование которых в связи с вышеизложенными причинами представляет собой значительный интерес.

Согласно воспоминаниям Митина, Сталин с самого начала встречи уделял особое внимание необходимости «критики» деборинской группы, предостерегая, однако, членов партъячейки: «Дальше т. Сталин задаёт вопрос -«есть ли у вас силы, справитесь ли?» и в связи с этим отмечает: «если у вас силы имеются, - бить надо. Когда же у людей сил не хватает - они готовятся»»⁵⁴, -деборинцам нанесён существенный удар, но философская подготовка митинско-юдинской группировки по-прежнему остаётся не на высоте. Развивая тему противостояния двух философских групп, Сталин высказал следующие положения (далее цитирую по публикации Квасова):

«...Т. Сталин - «Они (деборинская группа - И.К.) занимают господствующие позиции в философии, естествознании и в некоторых тонких вопросах политики. Это надо суметь понять. По вопросам естествознания чорт знает что делают, пишут о вейсманизме и т. п. - и всё выдаётся за марксизм.

Надо разворошить (подчёркнуто автором - И.К.), перекопать весь навоз, который накопился в философии и естествознании. Надо всё разворошить, что написано деборинской группой, разбить всё ошибочное. Стэна, Карева вышибить можно; всё разворошить надо. Для этого нужны все роды оружия» (...).

«Деборин и его ученики в области гносеологии - плехановцы, меньшевистски мыслящие люди. Их критика - дело тонкое. Тут ошибиться нельзя. Они меньшевиствующие идеалисты (курсив мой - Н.К.). Однако они не дадут уличить себя прямо в идеализме. Они даже будут бомбардировать идеализм».

На вопрос: «правильно ли мы характеризуем их взгляды как формалистический уклон» - т. Сталин говорит: «Формалисты - термин мягкий, профессорский, усилить надо. Формулировку сами найдёте».

На вопрос: «Можно ли их считать антимарксистами?» - тов. Сталин отвечает: «На деле они антимарксисты. Какой же это марксизм, который отрывает философию от политики, теорию от практики. Формальных оснований, однако, уличить себя в антимарксизме не дадут».

На вопрос: «Можно ли прямо в печати так ставить вопрос», т. Сталин отвечает: «Они стали на путь антимарксизма» (.).

«. С точки зрения тактики нашей теоретической борьбы надо обратить особое внимание на меньшевиствующий идеализм. Тут дело не всем ясно. Формализм выступает под левацким прикрытием, подаёт свой материал под «левым» соусом. Молодёжь падка на всякую левизну. А эти господа - повара хорошие. Мы с этим делом запоздали, а они слишком вышли вперёд.

Наряду со своим формализмом они придерживаются взглядов созерцательного материализма. Они хуже Плеханова. Диалектика для деборинцев точно как готовый ящик, а Гегель является иконой для них. Они реставрируют Гегеля и делают из него икону (...).»

Теперь о деборинских кадрах. Стэн хорохорится - а он ученик Карева. Стэн - отчаянный лентяй. Он умеет разговаривать. «Карев - важный, надутый пузырь» (.).

Далее в процессе беседы мы перешли к практическим вопросам, в частности, к вопросу о составе редколлегии. При обсуждении кандидатуры т. Деборина т. Сталин сказал: «Деборин, по-моему, безнадёжный человек. Однако, в редакции надо оставить, чтобы было кого бить. У вас в редакции будет большинство. Редакция будет вашей школой (.).»

В ответ на нашу просьбу ввести кого-нибудь из членов ЦК партии в состав редколлегии «ПЗМ», т. Сталин, улыбаясь, спрашивает нас: «Зачем вам это, народ у нас очень занятой. Или может быть вы собираетесь вести линию против ЦК?» и далее, обращаясь к нам, говорит: «Вот вы и будете представителями ЦК в редколлегии журнала (.).»»⁵⁵.

Из всего сказанного Сталиным следовало несколько главных итогов. Первый из них, и, пожалуй, самый главный, - то, что ранее остававшаяся в ходе полемики безымянной «деборинская школа» получила убийственную в своей тенденциозности и бессмысленную по своей сути квалификацию «меньшевиствующий идеализм», оставшуюся в истории отечественной философии в качестве примера предельного случая вульгарной политизации в области классификации философских воззрений. Такое определение, несмотря на применённый при его построении философский термин «идеализм», не отражало в своём содержании какие бы то ни было особенности теоретической доктрины «диалектиков» (более того, как мы постараемся показать в дальнейшем, существенно шла вразрез с реальным положением вещей) - его можно было рассматривать только в его политико-идеологическом аспекте, направленном на шельмование идейных противников, придание их философской работе оттенка подрывной деятельности, направленной на подрыв общественных устоев, «общих мест» государственной идеологии. Во вторых, митинско-юдинская группа, ранее действовавшая против деборинцев с некоторой оглядкой, получила от Сталина карт-бланш и индульгенцию на любые действия, направленные de jure на критику «ошибочных положений» «диалектиков», а de facto - на дискредитацию значимости проделанной ими работы для развития философии в СССР вообще (о желательности именно такой направленности «научной работы» митинско-юдинской группировки говорят подчёркнуто неуважительные характеристики, данные Сталиным в ходе встречи их оппонентам, использование обсценных выражений в определениях («разворошить навоз» etc.), требования «додавить», «усилить формулировки»). Если принять во внимание видимую нетерпимость бюро ячейки ИКП, её стремление к разоблачению «врагов», использование формулировок, зачастую практически опережавших реальный ход дискуссии, можно предположить, насколько благодатную почву нашли в их сознании сталинские требования. В любом случае, участь деборинской группы, ставшая незавидной уже после заседания президиума Комакадемии в октябре, в декабре была решена окончательно - из всей группы интерес для Сталина представлял только А.М. Деборин в качестве «мальчика для битья», и в этом иезуитские рассчёты вождя оправдались вполне. Деморализованному, изолированному от своих учеников, подавленному их последующей трагической судьбой Деборину в советской философской науке была отведена Сталиным и его окружением незавидная роль «свадебного генерала», украшающего собой президиумы разнообразных торжественных заседаний и не имеющего никакой возможности продолжать дело своей жизни.

Сталинские «советы» были приняты митинцами в качестве единственно правильной и неоспоримой программы действий, о чём свидетельствует уже упоминавшаяся нами резолюция бюро ячейки ИКП философии и естествознания от 29 декабря 1930 года, наполненная революционной демагогией, неоднократно наблюдавшейся ранее в работах митинско-юдинской группы. Молодые сталинисты в полной мере восприняли скрытый посыл сталинских требований, и начали расправляться со своими оппонентами уже с ясным сознанием собственной безнаказанности и всемерной поддержки, оказываемой им партией. Забегая вперёд, следует отметить, что «заслуги» Митина, Юдина и их «сотрудников» перед Сталиным не были забыты, свидетельством чему стал их головокружительный карьерный рост - например, уже в начале 1931 года Митин возглавил редколлегию журнала «Под знаменем марксизма», а в середине 30-х гг. Митин и Юдин были избраны академиками, не имея за плечами ни докторских диссертаций, ни профессорского опыта -никакого, кроме опыта написания доносов на собственных преподавателей. Пафос высказываний, содержавшихся в резолюции, был направлен на дальнейшее усиление «ожесточённой классовой борьбы», констатацию того, что «реальная ткань социалистических производственных отношений, охватывающих всё большие людские массивы в экономике, в сельском хозяйстве, связанная с уничтожением последних корней классовых отношений и основ дальнейшего классообразования, - вызывает жесточайшее сопротивление со стороны обрёченных историей капиталистических элементов», и что «классовая борьба, принимающая чрезвычайно разнообразные формы и очертания в политике и экономике, находит свое резкое выражение также во всех областях идеологии»⁵⁶. Подводя итоги проделанной работы, бюро ячейки не упустило возможность похвалить себя за правильное понимание сталинских интенций, высказанных в докладе на конференции аграрников-марксистов, заметив мимоходом, что правильность проводимой ими линии отмечена фактами публикаций их статей в «Правде» и «Большевике» и не обращая никакого внимания на то, что статьи их оппонентов также периодически появлялись в партийной и научной периодике, и, следовательно, также могут считаться вполне правильными...

Как показала практика, выступления группы Митина, особенно в применении к рассматриваемой ситуации, никогда не страдали избытком логики. Логическая состоятельность рассуждений успешно подменялась лихорадочным навешиванием ярлыков - резолюция усыпана выражениями типа «меньшевистский», «контрреволюционный», «переверзевщина», «рубинщина», «воронщина». Повторив практически дословно указания и определения Сталина, данные им бюро ячейки девятого декабря, резолюция ещё раз подтвердила своими положениями, что отныне всякое теоретическое отклонение от ленинских и сталинских взглядов, вне зависимости от их истинности, будет объявляться ревизионистским и контрреволюционным, и соответственно, беспощадно караться. Высказанные Лениным в начале 20-х годов пожелания, предложения, замечания таинственно пресуществлялись в догмы, в которых митинско-юдинской группой усматривались «основные задачи теоретической работы в области философии», обязательные к безусловной реализации без учёта задач, поставленных перед философией как текущей политико-экономической ситуацией, так и внутренними, имманентными ей процессами, протекающими в ходе развития философии как теории, в ходе развития гуманитарных и естественных наук и связанных с этим изменениями их философских оснований. В связи с этим крайне негативные в политическом отношении черты начали приобретать факты критики Лениным воззрений кого-либо из митинских оппонентов, из которых делался вывод об изначальной неблагонадёжности и антимарксистских настроениях критикуемого. Несмотря на то, что в документе содержалось значительное количество «чисто-философских» обвинений по адресу «диалектиков», о сущности и содержании которых будет сказано более подробно в дальнейшем, бюро ячейки, подавляющее большинство членов которого разделяло митинские настроения, оставило без изменения квалификацию теоретических взглядов деборинской группы как «меньшевиствующего идеализма, имеющего в своей основе немарксистскую, неленинскую методологию, выражающего собой форму проявления мелкобуржуазной идеологии и давления на пролетариат окружающих его враждебных классовых сил», «чрезвычайно тонкой формы идеалистической ревизии марксизма, крайне тщательно завуалированной, прикрытой материалистической, марксистской фразеологией, наряженной часто в марксистско-ленинские одежды»⁵⁷ и потребовало пересмотра учебных планов и программ ИКП, повестки дня ближайшей философской конференции, материалов «Философской энциклопедии» и философского отдела Большой Советской энциклопедии (что, добавим, предполагало собой пересмотр не только тезисов рукописей, представленных для изданий, но и соответствующие изменения в составе авторских коллективов, что и показали события на примере изменений в составе редколлегии журнала «Под знаменем марксизма» и критики митинско-юдинскими идеологами работ «диалектиков» в БСЭ).

В виде резолюции партийной ячейки Института красной профессуры философии и естествознания партийное руководство, без сомнения, получило тот casus belli, на который оно рассчитывало, стравливая митинско-юдинскую группировку с «диалектиками», а именно формальный повод для начала осуществления «организационных выводов», подтверждённый требованиями низовой парторганизации. До сего момента власть предержащие старались по возможности избегать административных методов давления на группу Деборина, провоцируя деборинцев на полемические высказывания по философским и политическим вопросам, манипулируя их текстами в попытках отыскать в них реальные или вымышленные противоречия с «марксистско-ленинской ортодоксией». Вдохновлённое сталинскими формулировками выступление бюро ВКП (б) одним ударом превратило «диалектиков» из научных оппонентов в политических врагов, агентов влияния на пролетариат «со стороны враждебных классовых сил», пользовавшихся своими руководящими должностями для протаскивания антимарксистских взглядов. Не оставляет сомнений, что и в этом отношении развитие событий шло целиком по сталинскому сценарию. Менее, чем через месяц в свет вышло печальной памяти постановление ЦК ВКП (б) «О журнале «Под знаменем марксизма»», окончательно закрепившее собой характеристику группы Деборина как «меньшевиствующих идеалистов», занимавшихся «идеалистическим извращением марксизма» юридически. Волей ЦК из редколлегии журнала были «вычищены» деборинские теоретики, такие, как Н.А. Карев и Я.Э. Стэн, «фактически превратившие журнал, особенно за последнее время, в свой групповой орган»⁵⁹. Более чем спорное и надуманное утверждение, что «работа журнала была оторвана как от задач строительства социализма в СССР, так и от задач международного революционного движения.. ни одна из проблем переходного периода, теоретически разрабатываемых и практически разрешаемых партией, журналом не была поставлена»⁶⁰ (по логике митинцев выходило буквально, что в период с 1922 по 1930 год центральный философский печатный орган занимался непонятно чем, ставя перед собой неизвестно какие задачи при полном отсутствии какого бы то ни было контроля со стороны, что абсурдно) стало основанием для ротации руководящих кадров журнала. В состав редколлегии вошли, видимо, как наиболее «большевистски выдержанные философские кадры»⁶¹ М. Митин и П. Юдин, через непродолжительное время фактически возглавив её, из «диалектиков» в составе редакции, согласно иезуитским сталинским рассчётам, остался только сам Деборин, в одночасье потерявший возможность контроля над ситуацией внутри журнала.

Одновременно с действиями, направленными на отстранение деборинцев от участия в философском процессе, развёртывалась «критика» членов группы по партийной линии, сопряжённая с унизительными многочасовыми беседами, более напоминавшими по своей форме и сути допросы и требованиями незамедлительного и публичного покаяния, отречения от собственных взглядов. Множество примеров такого рода требований, исходивших от парторганизаций учреждений, в которых всё ещё продолжали свою научную деятельность деборинские теоретики, зафиксировано в исследовательских работах современных историков отечественной философии (И. Яхот, К.Х. Делокаров, А. А. Мехова и др.). В частности, сравнительно недавно стали достоянием научной общественности протоколы заседаний бюро партийной ячейки Института Маркса и Энгельса за 1930 - 1931 гг., связанные с критикой философских взглядов работавших в то время в ИМЭ членов деборинской группы Я. Э. Стэна и Г. Баммеля. В документах, датированных ориентировочно второй половиной - концом 1930 года (более точная датировка не представляется возможной ввиду отсутствия дат в некоторых первоисточниках;

время появления документов идентифицировано при помощи фиксирования времени появления ключевых терминов «меньшевиствующий идеализм», «рубинщина», «правый уклон» etc. в соответствующих публикациях) замечалось, что установки, исходившие от Стэна, Баммеля, тогдашнего руководителя ИМЭ Рязанова «привели. к прямой связи с контрреволюционными вредителями из II-го Интернационала и попыткам превратить Институт Маркса и Энгельса в базу контр-революционной рубинщины в области политэкономии и в области философии, в организационный центр меньшевиствующего идеализма Деборинской школы»⁶². При этом для давления, в частности, на Я.Э. Стэна, использовались не только обвинения его в приверженности «меньшевиствующему идеализму», но и в сотрудничестве с так называемой «группой Шацкина - Ломинадзе», члены которой имели неосторожность после XV съезда ВКП (б) в 1929 году высказать публично свою точку зрения по ряду политических (заметим ещё раз - политических, не философских!) вопросов, идущих вразрез с «генеральной линией». Сам Стэн в вынужденном покаянном «Письме в редакцию «Правды»» говорит об их содержании так:

«Политические ошибки, сделанные мною летом в 1929 г., явились результатом колебаний, имевших у меня место, в период после XV съезда партии. Я считал тогда, что Ц.К. неправильно низвёл классовые итоги восстановительного периода, что Ц.К. дал возможность сложиться бухаринской идеологии «врастания кулака в социализм» и что Ц.К. не ведёт политически развёрнутой и последовательной борьбы с правой опасностью (.). Дальнейший опыт нашего социалистического строительства и внутрипартийного развития показал мне всю ошибочность этих оценок и их троцкистский смысл. Убедившись в неправильности этих своих оценок, я признал и исправил ошибки, сделанные летом 1929 г. С тех пор и прекратились мои группово-политические связи с т. т. Ломинадзе и Шацкиным»⁶³.

На ноябрьском собрании партъячейки ИМЭ с покаянием выступил также Г. Баммель, заявивший, что авторы «письма десяти» «обнаружили непонимание борьбы с троцкизмом», что «наше ядро держалось на согласии молчать. Ведь это отрыв от партийности», что «мы фактически защищали Рубина, стояли на его позициях (.). А Рубин антимарксист. И наше примиренчество в этом вопросе есть ничто иное как формалистический уклон (.). Люди эмигрировали от политики, соединяли примиренчество с меньшевизмом» , осудив при этом «формалистическое истолкование проблемы партийности» и признав, что истинная партийность заключается в борьбе за генеральную линию партии, «философское руководство» передержалось на Плеханове и что выдвижение на первый план задач развития философской теории, «когда речь идёт об основном вопросе - о сближении философии с революционной практикой неправильно»⁶⁵.

Однако даже публичное отречение от собственных взглядов уже не могло остановить процесс морального уничтожения отдельных членов деборинской группы, проходивший по партийной линии и принимавший по отношению к «диалектикам» всё более жёсткие формы. Декабрьское заседание бюро ячейки ИМЭ в своей резолюции «по вопросу о т. Стэне» после поданных письменных заявлений и многочисленных устных разъяснений, сделанных в ходе «опроса» констатировало, что «т. Стэн уже в период непосредственно после XV съезда разошёлся с партией, усвоив клеветнические обвинения троцкистского блока. что т. Стэн в тот период фактически осуждал решительную и последовательную борьбу партии с троцкистским блоком, считая, что эта борьба принимает форму «тяжёлой хирургической операции», которой партия могла бы избежать приняв некоторые «справедливые», по его мнению, требования троцкистского блока (.), что эти полутроцкистские настроения толкали тов. Стэна на путь борьбы с партией. Именно на почве борьбы с партией и сложилась та группа «леваков», в которую входили помимо тов. Стэна - Ломинадзе, Шацкин и др., что эта антипартийная группа постепенно перерастала во фракцию, имевшую свои особые совещания, в процессе которых намечались элементы будущей политической платформы, намечались общие для группы способы защиты своих взглядов (.).»⁶⁶, практически не оставив Стэну в сложившихся условиях шансов для дальнейшего продолжения какой бы то ни было работы по специальности. Философу фактически предъявлялись тяжелейшие политические обвинения, не имеющие по существу никакого отношения к его профессиональной деятельности, более того - не имевшие прямого отношения к текущей «дискуссии». Слабо формализованные взаимоотношения участников «группы» партийные функционеры старались представить в виде сплочённой организации, сознательно противостоявшей партии, занимавшейся политическим вредительством, планировавшей методы внутрипартийного переворота (в ситуации, когда партия практически приняла на себя функции государственного управления, такие действия автоматически становились равнозначными приуготовлениям к насильственному свержению существующей власти, государственной измене), при этом Стэн из рядового участника «группы Ломинадзе» постепенно превращался стараниями партийных чиновников в основного организатора, вдохновителя и теоретика группы (во многих документах конца 1930 года группа обозначалась уже не как «группа Ломинадзе - Шацкина», а как «группа Стэна - Ломинадзе - Шацкина»). Обвинители всё так же не утруждали себя даже минимальной логической связностью рассуждений, не потрудившись обосновать, каким образом, исходя из их же собственных теорий относительно прямой связи между теоретическими и политическими уклонами, Стэн как представитель «правого уклона» в философии мог оказаться носителем «левацких настроений» в политике, приведших его, по его же собственным словам, к попыткам «быть «левее» ЦК»⁶⁷. Всё это даёт основание говорить о том, что выступавшие против учёных-деборинцев выполняли определённый политический заказ, занимаясь сознательной фальсификацией, подтасовкой фактов, переоценкой политической значимости реально имевших место расхождений в теории, направленный на дискредитацию «диалектиков», представление их в качестве не только философских оппонентов, но и политических врагов, оппозиции, составлявшей далеко идущие планы, что, разумеется, не соответствовало реальному положению вещей. От такого рода обвинений до физического уничтожения группы оставался один шаг, сделанный Сталиным и его палачами в конце тридцатых.

Первого января 1931 года на заседании фракции Общества воинствующих материалистов-диалектиков в Коммунистической академии состоялся доклад М. Митина, формально посвящённый итогам философской дискуссии. Формально, потому что митинское выступление по существу вылилось в развёрнутое изложение антидеборинских тезисов, в сжатом виде изложенных в уже упоминавшейся выше резолюции бюро партийной ячейки ИКП философии и естествознания. Само название доклада «К итогам философской дискуссии» призвано было означать, что деборинскими оппонентами полемика видится исчерпанной (это был один из немногих случаев их «теоретической правоты») и наступило время подведения итогов.

Митинское выступление, стенограмма которого более чем оперативно была опубликована в «кульминационном» номере «Под знаменем марксизма» № 11 -12 за 1930 год, положило собой начало появлению на свет множества пространных статей участников митинско-юдинской группы, и, в первую очередь, самого Митина («К вопросу о ленинском этапе в развитии диалектического материализма», «О философском наследстве В.И. Ленина», «Очередные задачи работы на философском фронте в связи с итогами дискуссии» etc.), в которых, следуя дидактическим указаниям Сталина, проводился теоретический разгром различных аспектов «меньшевиствующе-идеалистической» философской программы (зачастую сводившийся, заметим мы, к повторению в различных вариациях одних и тех же обвинений, продиктованных группе в ходе встречи девятого декабря и наглядно демонстрировавший формализм и обскурантизм, оставляющий «формалистические заблуждения» деборинцев далеко позади себя). Правда, не оставлял сомнений и очевидный факт, что митинцы постепенно начали повышать свой теоретический уровень в соответствии со сталинской сентенцией «когда у людей сил не хватает - они должны готовиться» -обязывало новое, гораздо более высокое положение в научной иерархии, занятое деятелями митинско-юдинской группы как застрельщиками погрома «диалектиков». Однако столь же несомненно и то, что стараниями Митина и К^ои их многочисленных последователей «генеральная линия» советской философии (в виду имеется «официальная» философская наука) была на десятилетия практически лишена положительного содержания, затерянного в обвальном шквале критиканства, разоблачений действительных, а чаще всего, мнимых ошибок в области теории, навешивании философских и политических ярлыков «идеалистов», «меньшевиков», «вредителей», «врагов народа», тем самым ещё раз подтверждая истинность известного ещё со времён Тита Лукреция высказывания о том, что ex nihilo nihil fit.

2.6 Пожалуй, вряд ли имеет смысл продолжать рассмотрение событий, имевших место через считанные годы после описанных выше. Тому, на наш взгляд, есть две основные причины. Во-первых, подлинная дискуссия с «диалектиками», как уже говорилось выше, была фактически исчерпана и прекращена после разговора Сталина с бюро партийной ячейки ИКП, появления на свет постановления о журнале «Под знаменем марксизма» и последовавшей за ним травлей деборинской школы публично и в периодической печати, поэтому рассмотрение дальнейших событий очевидно выходит за смысловые и хронологические рамки, поставленные в названии настоящей главы. Во-вторых, трагические события второй половины тридцатых годов в СССР до настоящего времени являлись и продолжают являться объектом пристального изучения российских и зарубежных историков (в том числе и историков философии). По теме существует множество исследований, и хотя задел работ по ней ещё далеко не исчерпан, с нашей точки зрения, даже достаточно краткий обзор событий существенно увеличит и без того значительный объём настоящего исследования. Поэтому заметим лишь, что последовательно проводимые сталинскими подручными в жизнь тенденции, о сущности и содержании которых неоднократно говорилось выше, к сожалению, в полной мере привели к ожидаемым результатам. От морального унижения учёных коммунистический режим перешёл во второй половине тридцатых к непосредственному физическому уничтожению лучших представителей отечественной философской науки. Сфабрикованные по рассмотренным выше рецептам абсурдные политические обвинения позволили подвергнуть аресту и уничтожению И. К. Луппола, Н. А. Карева, Я. Э. Стэна. По научным учреждениям, как и по всей России пронеслась волна массовой истерии, вдохновлённой спровоцированной партийной верхушкой «охотой на ведьм», поисков «врагов народа», «вредителей», «шпионов». Разоблачители и судьи уже не считали нужным стеснять себя какими бы то ни было рамками, будь то совесть, приличия или принцип презумпции невиновности. Зачастую учёных публично объявляли врагами и преступниками ещё до вынесения им приговора, в некоторых случаях - ещё до ареста, несмотря на то, что преступная власть пожирала не только своих оппонентов, но и своих пособников. Так, например, в передовой статье «Воля советского народа», появившейся в августовском номере «Под знаменем марксизма» за 1936 год, имеют место следующие «оценки» деятельности деборинской группы:

«В связи с раскрытием террористической деятельности фашистской троцкистско-зиновьевской банды убийц за последний период разоблачена контрреволюционная политическая сущность меньшевиствующего идеализма деборинской группы, боровшейся против марксистско-ленинской философии, против большевистской партийности в философии, пытавшейся оторвать марксистскую философию от практики социалистического строительства и загнать её в тупик схоластики.

Не только руководители меньшевиствующего идеализма (Карев, Стэн), но и почти все их приверженцы оказались контрреволюционерами и предателями (...).

Вот, например, Карев, один из руководителей и «теоретиков» меньшевиствующего идеализма, один из близких людей Деборина на протяжении многих лет их совместной деятельности, бывший активный эсер, ярый зиновьевец. Карев фигурировал на процессе троцкистско-зиновьевского террористического центра как ярый контрреволюционер-террорист, один из непосредственных организаторов убийства С. М. Кирова. Карев занимал видные позиции в течение определенного периода времени в Академии наук. В 1934 г. он непосредственно помогал Бакаеву в организации убийства тов. Кирова, а в мае 1935 г. эта сволочь посылает статью в журнал «Под знаменем марксизма» на тему «Сталин как теоретик». В этой статье он, по примеру своих вожаков, всячески пытается замаскировать свою деятельность, посылает «проклятия» по адресу убийц Кирова. Однако троцкистские уши торчали из каждой страницы этой подлой писанины (.).

Другой вожак и «теоретик» меньшевиствующего идеализма — Стэн — участник самой подлейшей и двурушнической группировки (Шацкин, Ломинадзе, Стэн), включившийся в террористический блок, Стэн до последнего времени подвизался на работе в Большой советской энциклопедии и всячески пытался проникнуть на партийно-пропагандистскую работу (.).

...Ральцевич оказался участником этой же контрреволюционной троцкистской организации, разоблаченным органами НКВД. Лицо Ральцевича, подлого и хитрого двурушника, крайне тонко замаскировавшего свою деятельность, известно. Весной 1930 г., в самом начале борьбы с деборинщиной, он выступает истерическим защитником деборинской линии. Затем, он делает поворот на 180 градусов и включается в борьбу против меньшевиствующего идеализма. Выступая в общих рядах кадров, которые разоблачали деборинщину, Ральцевич проявляет крайнюю бесхребетность и путаницу в теоретических вопросах. Буквально нельзя назвать ни одного философского, теоретического вопроса, по которому он не пытался бы дать свою «оригинальную» трактовку. Вместо того чтобы широко разоблачить антимарксистскую сущность его писаний и изгнать его из своих рядов, мы в отношении него проявляли гнилой либерализм. Только притуплением большевистской бдительности и деляческим подходом к нему можно объяснить то, что этот тип до последнего времени продолжал свою «работу» на философском фронте (.).

Из числа участников деборинской группы и теперь еще имеются лица, которые не разоружились, не порвали с меньшевиствующим идеализмом и продолжают стоять на антимарксистских, антиленинских позициях по вопросам философии. И. Луппол, автор идеалистической и насквозь антимарксистской книги о Ленине, один из вожаков меньшевиствующего идеализма, исключительно ловко «маневрируя», ни разу не удосужился выступить в печати со сколь-нибудь внятной критикой взглядов меньшевиствующего идеализма

(.).»⁶⁸.

Комментарии здесь очевидно излишни. «Дискуссия», начинавшаяся в 1929 году со споров по сугубо теоретическим вопросам, к концу тридцатых потонула в крови своих участников. Обилие используемых недозволенных полемических приёмов, обвинений, не имеющих ничего общего с философией, манипуляция текстами позволили деборинским оппонентам добиться безоговорочного разгрома «диалектиков», хотя «программа-максимум» по устранению деборинских трактовок из проблемного поля советской философской науки так и не была выполнена ни митинско-юдинской группировкой, ни её последователями, хотя бы потому, что теоретическая работа, проделанная группой Деборина в период с 1924 по 1930 годы прочно легла в основу дальнейшего развития философии в СССР, в частности, в деле разработки категориального аппарата материалистической диалектики, изучения немецкой классической философии и её связи с материалистической традицией; множество идей, высказанных первоначально «диалектиками», были подхвачены и ассимилированы их противниками. Поэтому, несмотря на все попытки сталинистов уничтожить доброе имя и самую память о ставшей неугодной власти «инакомыслящей» философской школе, правота теоретических позиций, занятых в ходе исследуемой дискуссии группой «диалектиков» становится очевидной, в особенности, если рассматривать её sub specie aeternitatis.

Выводы

1. Философская дискуссия с так называемыми «меньшевиствующими идеалистами» явилась закономерным следствием политики, проводившейся высшим партийным руководством СССР с конца 20-х годов XX века, тесно связанной с процессом становления культа личности И.В. Сталина. Исходя из результатов предпринятого в настоящей главе анализа документов и публикаций 30-х гг., имеющих отношение к поставленной проблеме, можно сделать в достаточной степени однозначный вывод о том, что «дискуссия» 1930 года и последовавшие за ней публикации в научной периодике были инициированы группой Митина-Юдина в целях, отличных от тех, которые публично декларировались деборинскими оппонентами. Полемика сторон по большей части имела внефилософский характер (в основном со стороны митинско-юдинской группировки), несмотря на неоднократные заявления последних о том, что в ходе дискуссии имело место обсуждение преимущественно философских разногласий. Дискуссия начала 30-х годов в СССР, ставшая предметом рассмотрения настоящей работы, явила собой пример использования философской проблематики в целях уничтожения инакомыслия, дискредитации квалифицированных теоретиков в области общественных наук, способных в той или иной мере посягнуть на роль Сталина как единственного теоретического наследника Ленина и ортодоксально мыслящего идеолога советского марксизма, всеобщей политизации и идеологизации всех без исключения сфер общественной жизни, дорого обошедшихся отечественной философской науке.

2. В развитии дискуссии следует выделить несколько существенных этапов. Важнейшими событиями первого этапа дискуссии явились выступление Сталина на конференции аграрников-марксистов в декабре 1929 года, публикация в первой половине 1930 года так называемого «письма трёх» «О новых задачах марксистско-ленинской философии», появление в журнале «Под знаменем марксизма» опровержения положений, изложенных в «письме трёх» и связанная с этим полемика в печати, продолжавшаяся до осени 1930 г. включительно. Начало дискуссии имело относительно свободный характер; стороны высказывали свои точки зрения в соответствии со своими убеждениями, взгляды митинско-юдинской группы были подвергнуты рядом учёных-деборинцев существенной, острой и нелицеприятной критике в печати; полемика разворачивалась в основном по около-философским вопросам. Начало второго этапа дискуссии, с нашей точки зрения, хронологически совпадает с открытием в октябре 1930 года расширенного заседания президиума Коммунистической академии, в ходе которого группе Деборина были открыто предъявлены обвинения в намеренном развале философской работы, проводившейся «диалектиками» в ряде учебных заведений и периодических изданий, связанных с этим серьёзных ошибках теоретического характера, а также уже неоднократно ранее звучавшие в скрытой форме обвинения в политической неблагонадёжности, чем, в основном, и удалось деморализовать теоретически значительно более подготовленную деборинскую группу и принудить входивших в её число учёных к отречению от собственных взглядов и последующему публичному покаянию; на этом этапе дискуссия полностью утратила открытый и полемический характер, существенно увеличилось количество недозволенных в научной полемике приёмов, при помощи которых оказывалось давление митинско-юдинской группировки на оппонентов. Второй этап дискуссии завершился в декабре 1930 - январе 1931 гг. встречей бюро ячейки ВКП (б) Института красной профессуры философии и естествознания с И.В. Сталиным, в ходе которой впервые прозвучала квалификация системы взглядов «диалектиков» как «меньшевиствующего идеализма» и постановлением ЦК ВКП (б) «О журнале «Под знаменем марксизма»» от 25 января, в котором группа Деборина была охарактеризована по существу как антимарксистская школа, в течении ряда лет целенаправленно проводившая в своей деятельности «правую» ревизию марксизма и были документально закреплены сталинские характеристики («меньшевиствующий идеализм»). 3. Необходимость более основательного теоретического опровержения взглядов «диалектиков» со стороны группы Митина, последовавшая непосредственно по окончании их идеологического уничтожения в декабре 1930 года вызвала к жизни ряд публикаций идеологов митинско-юдинской группы, в связи с чем, с нашей точки зрения, можно в достаточной степени условно говорить о третьем этапе дискуссии, продолжавшемся с 1931 по 1933 гг., несмотря на то, что происходившее уже было лишено каких бы то

ни было черт, свойственных полемике как таковой: группа Деборина потеряла возможность адекватно реагировать на «критику» со стороны оппонентов. Несмотря на это, выделение третьего этапа дискуссии существенно для рассмотрения поставленной темы, так как большинство собственно философских обвинений по адресу «диалектиков» прозвучало в публикациях группы Митина в период с 1931 по 1933 гг. включительно. Характерными чертами третьего этапа дискуссии стали неумеренное восхваление и превознесение роли Сталина в дальнейшем развитии марксистской философии и значительная теоретическая нечистоплотность митинцев, неоднократно прибегавших в своей критике «диалектиков» к прямым фальсификациям, искажению смысла цитируемых работ в желательном для себя контексте, подменам тезиса, ссылкам на авторитет в качестве доказательства, запугиваниям и оскорблениям оппонентов. 4. После 1933 года какая бы то ни было дискуссия по рассматриваемому вопросу фактически была прекращена. Митинско-юдинская группировка, по существу, исчерпала запас обвинений по адресу группы Деборина, повторяя в своих последующих работах тезисы, высказанные в период с 1929 по 1933 годы; подавляющее большинство учёных, входивших в деборинскую группу, были незаконно репрессированы и физически уничтожены во второй половине 30-х гг. Сформулированное группой Митина в ходе дискуссии определения так называемого «меньшевиствующего идеализма» оставались в советской философии неизменными до конца 60-х годов.


	На главную \| В открытую библиотеку

-Переход в полный каталог почтовой службы рассылки диссертаций-